Кукла на троне

Иона глядела на нее, такую деловито-сияющую, и думала: темный шрам на лице напоминает перо. В Аланис тоже есть «но». Притаилось в скулах, более резких, чем прежде, в губах, истонченных и бледных, в глазах с инеем. Она всегда высоко несла себя, всегда кичилась красотою, породой, изяществом. И теперь кичится – но другим. Так дымчатое серебро ценно именно дымкой, не-блеском, благородством своего изъяна. Каким-то способом Аланис шагнула вперед и стала на годы старше Ионы. Захотелось осознать, понять эту перемену, заглянуть в глубину, которой прежде не было. Иона спросила так, чтобы не слышали другие:

– Чего тебе стоила эта война?

Аланис прежде была красивее Ионы, но глупее и грубее. Иона ждала услышать об одной из очевидных утрат: смерти отца и брата, потере герцогства, шраме на лице. Однако Аланис ответила:

– Иллюзий.

Иона показала ей перо:

– Как считаешь, на что оно похоже?

– Черно, как плащ, остро, как точный расчет. И весьма эффективно, если смочить кончик чернилами. По мне, оно – символ хорошего правителя.

– Я предпочла бы власть голубиных перьев, а не вороньих.

– Возможно, – согласилась герцогиня.

И в этом тоже было «но»: прежняя Аланис не умела не спорить.

На Дворцовом Острове простолюдинов отделили от процессии.

– Марка Фриду Стенли приказано доставить на особую квартиру, – сообщил вахтенный капитан.

В голосе не было угрозы, и Ворон Короны покорно проследовал за капитаном. На прощанье сказал Ионе:

– Миледи, черное перо – мрачный символ. Верните фрукты, хрусталь, алые платья – они вам больше к лицу. Перья оставьте воронам, вроде меня.

А пятью минутами позже Иона встретила брата.

Первою бросилась в глаза проседь в его висках, и сердце вздрогнуло от острого сочувствия. Эрвин сделался старше на десятилетие, если не на целую жизнь. Но стал от этого лишь глубже и краше.

Кинуться к нему, целовать его ладони, обнимать, купаясь в тепле… Вечно быть рядом – тихой, незаметной, обратиться в одни лишь чувства и делать только одно: чувствовать его. Иона не могла сказать ни слова – только лучилась ему навстречу. Когда он подошел и взял ее за руки, вымолвила:

– Я люблю тебя.

– Не так сильно, как я тебя, сестрица!

Все кристаллы льда в ее душе расплавились, испарились. Северная Принцесса?.. О, нет! Принцесса ландышей и мотыльков, принцесса свечей на торте!.. Хотя она и понимала, что Эрвин шутит. Он не мог любить ее сильнее – это в принципе невозможно.

– Давай никогда не расставаться. Никогда!..

– Ну, разве для того, чтобы в очередной раз умереть.

– Умоляю, не умирай больше!

– О, мне и самому не хочется. Веришь, это так наскучило за время осады…

Хорошо, что ужин был не официальным, а камерным – лишь Ориджины, их старшие вассалы и леди Аланис Альмера. Иона не смогла бы нацепить торжественную маску, но в том и не было надобности. Не стесняясь никого, она откровенно любовалась братом. Даже не разменивалась на слова: видеть – уже столь сильное счастье, что сердце грозит разорваться.

Аланис сидела по левую руку от Эрвина, иногда прикасаясь к нему, иногда обращаясь вполголоса. Ненавязчиво но ясно она подчеркивала свою с ним близость. Строго говоря, Аланис была для него скверной партией: изуродованная, лишенная владений, запятнанная интригами отца. Эрвин мог претендовать на брак с императрицей, Аланис не место рядом с ним. Но Иону переполняло тепло, которое можно раздавать без счету, радоваться за кого угодно. Она искренне желала счастья Аланис. А окажись подле Эрвина крестьянка или горничная – пожелала бы и ей.

Иона мало говорила, большею частью беседу вели Эрвин и леди София. Мать использовала все поводы для гордости и расспрашивала сына о самых громких триумфах: Мудрая Река, Уиндли, Дойл, первый и второй Лабелин. Эрвин отвечал с самоиронией, весьма его красившей.

– План битвы при Мудрой Реке?.. Матушка, вас обманули: не было там никакого плана! Просто мы с Робертом и Блэкберри перегрызлись на совещании, не сумели договориться и поперли через реку в трех разных местах. Бедных путевцев это запутало – они-то ждали единого войска… Я возглавлял атаку при Уиндли? Матушка, убейте – не вспомню. От страху все из головы вылетело… Вот при первом Лабелине кем-то я командовал, это было. Шестеро молодчиков подскакали ко мне и спросили: «Милорд, мы едем пугать путевцев! Не желаете ли с нами?» Черт меня дернул согласиться…

Разговор коснулся Красавчика Деймона и остальных погибших. Помянули их добрым словом, помолчали. Выпили за их счастье на Звезде. Вспоминали с душою, печалились искренне. У Роберта и Эрвина глаза блеснули влагой. Однако Ионе не впервые подумалось: северяне поминают мертвых не так, как другие. Путевец или уэймарец говорит о смерти как о потере, северянин – как о зимних морозах: холодно, скверно, но кто ждал иного?..