Куклиада

Справедливо сказано у Шварца: человека легче всего съесть, когда он болен или в отъезде. В ноябре 94-го я уехал на несколько дней в Петербург, а вернувшись обнаружил, что "Куклы" в моих услугах не нуждаются. Мой напарник, известный эстрадный драматург, оставшийся на хозяйстве, взялся писать все один. Что и делал в течение нескольких недель, пока не разругался решительно со всеми.

Причиной конфликта стали разночтения в оценке написанного им, а именно: драматургу написанное им нравилось, а остальным — нет. И он ушел, оставив в истории жанра великую фразу. Я повторяю ее всякий раз, когда написанное теперь уже мною не нравится режиссерам.

— Это очень смешно, — говорю я нравоучительно. — Очень! Вы просто не понимаете. Я тридцать лет в юморе!

Оставшись вообще без сценаристов, Пичул, человек без комплексов, достал с полки томик Лермонтова и экранизировал "Героя нашего времени". Он смонтировал лермонтовский текст, распределил роли среди наших резиновых "артистов" — и это вдруг оказалось точным, злободневным и очень смешным!

Программа, до этого, по европейскому образцу, состоявшая из набора более или менее смешных сценок и реприз, вдруг обрела цельность и глубину.

Да и мне антракт пошел на пользу. Когда, не слишком убедительно извинившись за произошедшее, меня вторично пригласили поиграть в "Куклы", я уже знал, что с этим со всем делать.

...В январе 1995-го я написал "Гамлета". Вы скажете, что "Гамлета" в 1603 году написал Шекспир — но его авторство, как выясняется, еще надо доказать! А вот насчет моего никаких сомнений быть не может.

Впоследствии я написал также "Дон Кихота", "Фауста", "Отелло", "Винни-Пуха" и "Собаку Баскервилей"... В столе лежат наброски "Дон Жуана". Сумасшедший дом, если вдуматься. Впрочем, мне давно нравилось играть в стилизацию — лет за двадцать до "Кукол" я занимался этим с большим удовольствием, но, так сказать, для внутреннего пользования, на театральных капустниках... А тут — пригодилось.

Спасибо Пичулу. Ему хватило "чистого" классического текста, а уж при переделке открывались просторы совершенно немереные.

Так вот, о "Гамлете". Не знаю, как принимали в "Глобусе" драматурга В. Шекспира, принесшего рукопись одноименной трагедии (не застал) — но, возможно, его принимали хуже. Я был с почетом отведен в "курилку" и посажен пред ясные очи художественного руководителя программы...

Художественным руководителем программы (и вообще начальником всей этой авантюры) был тот самый "француз" Василий Григорьев, о котором мне рассказывал когда-то Пичул. Многолетнее проживание в городе Париже придало григорьевскому языку мягкий, едва заметный акцент, а мыслям — свободу, плавно перетекающую в полную, как принято говорить нынче, отвязанность. Не исключено, впрочем, что последовательность была иной — может быть, именно возникшая среди родных осин отвязанность и привела Васю на постоянное место жительства в город Париж...

(Вы уже поняли, что в процессе создания программы меня окружали Васи. Для пресечения недоразумений продюсер отныне будет зваться, на французский манер, Базиль, а уж Пичул пускай остается, как есть...)

Продюсер, художественный руководитель и, как впоследствии выяснилось из титров, автор концепции, Базиль задал мне вопрос, которого не забуду по гроб жизни.

— Ты каждый раз можешь так смешно писать, — спросил Базиль, — или это получилось случайно?

— Случайно, — ответил я — и тут же был зафрахтован до конца года на четыре программы в месяц.

Свое согласие на это могу объяснить только вредным воздействием чужого никотина на собственный мозг. До того времени я отродясь не работал "в режиме": писалось — писал, не писалось — делал что-нибудь другое или просто плевал в потолок... Но выдавать по сценарию в неделю!.. Тем не менее, назвавшись груздем, я с энтузиазмом полез в кузов.

Кузов, как выяснилось впоследствии, мог запросто оказаться кузовком.

В общих чертах мой "творческий процесс" выглядит так.

В воскресенье, ближе к полуночи, приезжает за сценарием Пичул. Он погружается в кресло, я вкладываю ему в руки несколько листочков с текстом и с холодеющим сердцем сажусь напротив. После чего в тягостной тишине Вася минут пять задумчиво смотрит в листки, и каждый раз черт подмывает меня заглянуть ему через плечо и удостовериться, что читает он именно то, что я написал, а не подборку некрологов.

По прошествии пяти минут Вася поднимает голову и произносит приговор. "По-моему, ерунда", — говорит он. Или: "Фантастически смешно". И то, и другое произносится ровным печальным голосом.

После чего Вася выдает несколько фундаментальных соображений относительно того, как довести сценарий до кондиции — и уезжает в ночь. А я завариваю чайник — и сажусь за переделку.

Утром приезжает Вася. Он печально просматривает переделанный сценарий, пожимает мою обессиленную руку — и укатывает в студию, где уже стоят на низком старте артисты. Теперь программа покатится по привычному пути — озвучание, съемки, монтаж... — а моя часть пути пройдена, и я могу с чистой совестью ложиться спать.