Куклолов

– Но я не на репетицию, – хмуро бросил Олег. – Я пришёл посмотреть, как вы работаете. Подхожу ли я вам. Подходите ли вы мне.

Физрук развернулся, пошёл спиной, насмешливо вскинув бровь.

– Ты нам подходишь, не сомневайся. Да и мы можем дать кое-что такое, чего тебе в твоём светленьком «Соловье» никогда не получить.

Очень захотелось плюнуть и уйти. Сбежать из этого пыльного, мрачно-роскошного зеркального дома, продраться через дикий заколдованный сад и вернуться в обетованные гнёзда.

– Ты сюда не играть пришёл.

Олег в ужасе уставился на лицо физрука, который и рта не открыл. Перестал дышать. Секунду спустя понял, что это был женский голос. Рывком оглянулся, но не увидел никого живого. Ещё спустя мгновение до него дошло: Изольда. Это просто Изольда в его голове.

– Я знаю, – не разжимая губ, ответил он.

– Вот и иди. И смотри по сторонам внимательней.

– Чего застрял? – окликнул физрук.

– Иду, – выдавил Олег, кулаком вытирая слезящиеся глаза. От пыли. Это всё от пыли.

Физрук вывел его из холла. Остановился у чёрной дверцы с витражным стеклом.

– Раздевалка тут. Куришь?

– Нет.

– Вот и славно. Переодевайся. Твоя кукла уже за сценой.

«Моя кукла».

Олег толкнул дверь и вошёл. В глубине, видимо, среагировав на движение, зажёгся слабый свет. Он кинул рюкзак на лавку, достал сменную обувь и рубашку, в которой обычно работал на репетициях. Придирчиво понюхал; пора бы постирать.

Переоделся и выглянул наружу. Физрука не было, но вдоль стены сияли зелёные стрелки с надписью «За сцену». Наверно, флуоресцентная краска. Следуя указателям, Олег миновал оклеенный светящимися звёздами коридор, прошёл узкую и длинную, как пенал или гроб, комнату с журавлями софитов, толкнул очередную дверь и зажмурился, ослеплённый огнями рампы. Свет бил в глаза, яростно выжимая слёзы. В груди горело, тяжело выстукивало сердце. По спине разбежались мурашки – но вовсе не от того, что на него, ощерившись стульями, глядел зрительный зал, не от того, что обернулись от пёстрой лоскутной ширмы актёры, все как один одетые в чёрное, словно облитые гудроном. Нет. Не от того.

В центре сцены, на крутящейся табуретке, какие бывают перед пианино, сидела куколка – немолодой уже мужчина в кружевном камзоле и широких клетчатых штанах. В одной руке он держал трубку, в другой – котомку. Лицо его, в отсутствие кукловода, расслабленно улыбалось, не выражая ни усталости, ни тревоги.

Что-то полыхнуло внутри, и Олег со всех ног рванулся к табуретке. Запнулся о провод и полетел вперёд головой, больно стукнулся коленями, впечатался в деревянный пол ладонями и чуть не врезался головой в табурет. Но успел затормозить вовремя и замер; глаза оказались вровень с куклой, теперь он видел её отчётливо и совсем близко: блестящие пуговки на штанах, рубчики на манжетах, пушистые волосы, симметричные морщинки от носа к губам. Зелёные, как крыжовник, глаза.

Мельник. Это был Мельник.

* * *

А потом он потерял время. Бросил «Соловья». Забил на пары. Он думать забыл о Кате. Он думал только, когда же следующий спектакль.

Отстранённое удивление вызывала мысль о том, что «Мельница» в «Соловье» ни разу не вызывала такого подъёма. Но эта мысль блекла по сравнению с вдохновением, с жадностью, с жаждой и алчностью до колдовства – этого мрачного колдовства здешней сцены. Олег выходил на чёрный настил, прятался за расшитой бисером лоскутной ширмой, брался за Мельника – и пропадал, рассеивался, терялся, находя себя в кукле. Не было никакой притирки; ни на миг его не захватил страх – а вдруг не получится оживить? Выходило наоборот: это Мельник оживлял его, внушал вкус к игре и жажду жизни. Вечер за вечером Олег отыгрывал спектакль, уходя со сцены с кружащейся головой. Не хотелось есть; не хотелось спать. Всё казалось возможным. Шагая по улицам, он преисполнялся уверенности, что способен поднять и дом – если захочет. В чём трудность поднять бездушный дом, если, всего только поднимая руку, он оживляет тряпичную тростевую куклу?

Впрочем, назвать Мельника куклой не поворачивался язык; он был слишком реальным, слишком похожим на настоящего. Словно карлик. Словно человек в миниатюре. Он вышел из своего волшебного средневекового мира, раздвинул границы ширмы, сцены и сказки. Он влёк за собой Олега – одержимо, неудержимо, как никогда не могла Изольда.

Мысли об Изольде навевали тоску; тянуло и ныло, словно он языком жал на больной зуб. Изольда, так похожая на Катю, напоминала о реальности. А Олегу хотелось навсегда уйти в сказку, на дождливый луг, по которому ходят ветры и радуги, на пруд, в котором плещет изумрудным хвостом надменная Арабелла, в увитый плющом домик у мельницы, увенчанный флюгером, покрытый рыжей глиняной черепицей… Мельник звал его, Мельник протягивал руку, стоило вспыхнуть огням рампы, и Олег хватался за тёплые пальцы и шагал следом не глядя, желая только, чтобы путешествие не кончалось, чтобы обход других героев длился вечно, чтобы невидимая ведьма, в должники которой так глупо попался Мельник, заколдовала его, свернув время в кольцо, заставив остаться в сказке навсегда…