Кукловод

Каширин выхватил из кармана бушлата короткую отвертку. Коротко развернулся и засадил отвертку в глаз казаха по самую рукоятку. Тот, наконец, бросил пику, обхватил ладонями лицо. Он обезумел от страха и боли. Повалился спиной на пологий склон, стал бить ногами, поднимая мелкую въедливую пыль, кататься по земле

– А-а-а-а, – кричал казах. – Уби… Убил меня…

Каширин поднял с земли пику. Русский лежал на боку метрах в десяти ниже Каширина. Он быстро пришел в себя, сел. До тесака не дотянуться, он валялся внизу, у самого ручья. Подняв голову, парень злобно глянул на Каширина и стал шарить за пазухой. Еще секунда, и он вытащил пистолет.

Каширин схватил длинную пику. Парень, не целясь, выстрелил навскидку. Пуля просвистела высоко над головой Каширина. Он сделал несколько шагов к сидящему на земле противнику, не сознавая того, что становится легкой мишенью.

Выстрел. Пуля чирикнула рядом с виском. Каширин высоко занес пику над головой. Противник опустил пистолет, стараясь защититься руками от удара, перехватить древко. Но было уже поздно.

Длинный клинок ножа вошел в левую половину груди, чуть выше сердца. Дернув древко на себя, Каширин вытащил клинок, размахнулся и снова всадил клинок ниже первой раны. Парень схватился руками за грудь. Повалился на спину. Вниз головой стал сползать по склону. Через полминуты он захлебнулся кровью.

Каширин поднял с земли пистолет. Что ж, любое, самое поганое дело, нужно доводить до конца.

Он взобрался вверх по склону, бросил взгляд на свое правое плечо. Рукав бушлата пропитался кровью почти до самого локтя. Каширин испытал легкое головокружение. Вдруг испугался, что сейчас вместе с кровью выйдут последние силы. Испугался, что потеряет сознание. Лишь бы хватило духу. Казах вытащил отвертку из глаза, сел, прижав голову к коленям. Заскулил тихо, как побитая хозяином собака.

– Ну, тварь, подыхаешь?

Казах только громче заскулил. В сердце Каширина не было ни жалости, ни сострадания к потерявшему глаз человеку. Лишь сжигающая душу ярость. Его трясло, словно в лихорадке. Левой рукой он поднял пистолет. Руку качало вправо и влево, вверх и вниз. Близкая цель расплывалась, почему-то никак не попадала на мушку.

Сухой язык во рту плохо шевелился, не слушался.

– Хорошая была охота? – спросил Каширин. – И чья взяла?

Он трижды нажал спусковой крючок, выпустив пули прямо в темечко своего обидчика. Казах завалился на бок и больше не двинулся. Каширин бросил пистолет. Он начал подъем вверх, к машинам. Сделал шагов двадцать. Но тут понял, что не одолеет пологий склон на ногах. Он скинул тяжелый бушлат, встал на карачки, начал карабкаться вверх.

Он еще не верил в свое невероятное спасение, как люди не верят в неожиданное, сверхъестественное чудо.

Глава девятнадцатая

Джабилов подержал в руках автомат, зачем-то открыл и закрыл крышку ствольной коробки. Гости внимательно следили за манипуляциями людоеда. Видимо, хозяин остался доволен подарком. Он смачно зачмокал губами. Будто трогал не автомат, а щупал за интересные места пышную блондинку, которую собирался поиметь. А потом ее же парным мясом полакомиться на обед.

Акимов напрягся. Все эти игры с оружием ему не понравились. Если в бедовую голову людоеда взбредет шальная мыслишка… Об этом и подумать страшно. Гости сидят полукругом, Джабилов у задней стенки юрты. Остается малость: вставить в автомат снаряженный магазин, поднять флажковый предохранитель и передернуть затвор.

Рогожкин, отказавшийся от мясной пищи, но проглотивший пару домашних булок из муки грубого помола, тоже очнулся от сытого оцепенения. Он тоже сообразил, что дело пахнет скипидаром. Джабилов увидел напряженные взгляды, словно угадал мысли гостей. Он положил автомат на ковер, откуда-то из-за спины достал двухструнную домбру с длинным тонким грифом.

– Гостей развлекают песней, – сказал он. – Это добрый обычай. Спою вам песню джигитов.

Рогожкин радостно улыбнулся, а про себя матерно выругался. Достал до печенок этот национальный колорит, эти добрые обычаи. Пища на курдючном сале, песни акынов, пастухов и караванщиков. Акимов вздохнул с облегчением.

– С удовольствием послушаем.

Положив музыкальный инструмент на колени, Джабилов пальцем левой руки зажал лады и затянул песню, состоящую скорее не из казахских слов, а из бессмысленного набора гортанных звуков разной тональности. Временами песня напоминала вой голодного степного волка, временами стенания безутешной вдовы. Слушать такую песню так же тягостно, как часами ехать по однообразно пустой степи.

Джабилов выбрал удачное время для того, чтобы прочистить горло песней.

Именно в эти минуты в низине у ручья стреляли в Каширина. Затем стрелял Каширин. Сухие пистолетные хлопки слышало все село. Все кроме тех, кто собрался в юрте. Стенания людоеда растворили в себе пистолетные выстрелы.

Двухструнная домбра усыпляла монотонным гудением. Людоед пел долго. Наконец, к удовольствию присутствующих, оборвал всю эту белиберду на высокой тонкой ноте, с чувством бросил домбру на ковер.

– Нравится? – спросил он.