Куклу зовут Рейзл

— Батарейку я только что поменял, — сказал я по-русски. Он внимательно посмотрел на меня. В этот момент мне показалось, что я его раньше видел.

— Не хотите ли зайти ко мне в офис? — неожиданно спросил он. Я пошёл за ним.

Офис был отделён от мастерской фанерной перегородкой. Два стула, стол и кофейник в углу — вот и вся обстановка.

— Садитесь, прошу, — он кивком показал на стул. — Камера у вас хорошая, не хотелось бы тяп-ляп, наспех. Тут может быть и просто механическая неисправность, и…

Мужчина говорил и внимательно меня разглядывал. Я чувствовал, что он тоже задаётся вопросом: «Где же я его видел?»

Первым не выдержал я:

— Мне кажется, мы с вами встречались раньше. Вы не из Москвы?

— Вообще-то из Казахстана, но несколько лет до отъезда прожил в Москве.

— А вы к кинематографу не имели отношения?

Он усмехнулся:

— Я так и подумал. Вы на киностудии работали, да? А я в Госкинокомитете.

— В Госкинокомитете? Я вроде бы всех там знал. Простите, как ваша фамилия?

— Сейчас я называюсь Бен-Ами. Так и значится на моей вывеске, видели снаружи? А тогда фамилия была Беспрозванный.

Чёрт побери! Я, правда, видел его в прежней жизни всего раза два-три, но всё-таки мог бы узнать. Просто никак не ожидал. Да и изменился он: пополнел, как-то обмяк. И седина его облагораживает.

— Я вижу, вы удивлены. А чего удивляться? Как каждый еврей, я хочу жить в своей стране, хватит этих скитаний в галуте.

Вот тебе и на: он еврей, только его нам не хватало!.. Но если бы это было так, все бы знали. В ту пору в Госкомитете евреев уже почти не оставалось, разве что Лер Залмансон.

— Да, всё это было непросто… Давайте попьём кофеёчку, и я вам кое-что расскажу. А то, знаете, и поговорить-то не с кем.

Он извлёк из ящика стола две почерневших от времени чашки, нацедил из кофейника чёрной жижи и придвинул мне сахарницу.

— Я знаю, как вы там все ко мне относились: пристроился, мол, в зятья и на этом карьеру делает, такой-сякой. А многие при том завидовали. Если бы знали они, чего мне это стоило, через какие унижения пришлось пройти… Впрочем, я это заслужил, честно признаю. Родился я в Одессе, мои родители евреи. В начале войны папу забрали в армию, и он не вернулся, погиб под Киевом. Мама со мной на руках эвакуировалась в Казахстан, позже вышла замуж, там мы и осели. Конечно, я знал, что я еврей, — так было написано в моём паспорте. В этом, собственно говоря, и заключалось моё еврейство. Да что вам говорить, вы знаете сами, что мы были там за евреи…

Работал я киномехаником. Стационарную кинопроекцию, передвижку — всё прошёл. Потом как-то стал пописывать в местные газеты: впечатлений было много, я весь восточный Казахстан изъездил с кинопередвижкой. И тут в моей жизни случилось важное событие: я познакомился с Капитолиной. Случайно, можно сказать, в редакции газеты «Заря коммунизма», я там сотрудничал тогда. Было это в самый разгар «целины», помните эту вакханалию? Вызвал главный редактор, говорит: «Вот познакомься с Капитолиной Афанасьевной. К нам из ЦК комсомола. Сопровождать её будешь в Краснознаменский, Жаксы и ещё куда понадобится». Ну, поехали на «газике». Смотрю, хоть и из Москвы, а в обращении простая. Не красавица, конечно, но так женщина нормальная. Ездили подолгу, застревали в пути, ночевали где попало. Так как-то и получилось, что у нас завязались отношения…

Через неделю улетела она в Москву, но вскоре опять вернулась в качестве уполномоченного, временно, на период уборки. Тут уже такая любовь пошла… Короче, она забеременела. Встал вопрос о женитьбе. Я — пожалуйста, только жить нам негде. Она говорит: «У родителей в Москве квартира и дача. Само собой, нужно согласие папы». А папа у неё, я это уже знал, большой пост занимал при Никите, в ближний круг входил. Тут я рассказал ей о своём происхождении. Она расстроилась: папа, говорит, не согласится. Но что делать, время идёт, последствия аморалки выпирают всё больше… В общем, поехал я в Москву представляться папаше Афанасию. А он уже в курсе, на меня еле смотрит, кривит нос. «Вот что, — говорит, — придётся действовать так. Тебя здесь никто не знает. Скажи, что паспорт при переезде пропал. Подашь заявление на новый паспорт, и я всё устрою. Будешь по паспорту украинцем, фамилия подходящая».

Ну а дальше жизнь моя пошла как бы помимо моего желания. То есть, конечно, я был не против назначения на хорошую должность — сначала в редакцию, а потом, после падения Никиты, когда папашу понизили до кино, в Госкинокомитет. Там меня не любили — завидовали, конечно. Но я с ними держался гордо, независимо. Пожалуй, несколько зарвался. Признаю. Но понять это можно: молодой парень из глухой дыры, и вдруг — Москва, высшая партийная элита, должность в кинематографе… Как тут не закружиться молодой головушке? Но вот что важно: никому ничего плохого я не сделал. Ведь это главное, верно?

Вопрос относился ко мне, но я предпочёл промолчать. Хотя видел его тревожный взгляд и понял, что он думает об этом постоянно.

Не получив от меня ответа, он продолжил: