Куклы на чердаке

Я сказала, что она курва. Я знала, что это самое оскорбительное из всех слов, какие только существуют в той стране, куда я приехала… Она подошла, хотела меня ударить, но потом махнула на меня рукой. Сказала, что не знала, что я такая слабая и больная и что меня надо было раньше убить. И что напрасно она медлила… Я, рыдая, сказала ей, что они ограбили моих родителей, что вытащили из них целую кучу денег…

– Тони надо похоронить. Позвони родителям, скажи, что срочно нужны деньги…

– Но это абсурд… Они больше не пришлют! – Не знаю, откуда у меня были силы возражать этой наглой цыганке, увешанной золотом. У нее даже на больших пальцах рук были перстни.

– Звони. Номер вот этот… Ты просто скажи им и все. Проси пять тысяч долларов…

Она, эта Роза, черная Роза, была каменная, бесчувственная. И она не любила Тони. Я даже подозреваю, что Тони никогда и не был ее сыном.

Она двинула мне в ухо телефоном, прижимая его к моей щеке, – звони! Потом, чтобы я поняла, что со мной не шутят, ударила меня по лицу, зашипев в ухо ругательства. Я понимала, что надо как-то действовать, что она, быть может, и сама того не подозревая, дает мне шанс… Ведь это раньше меня держал рядом с ней, с этой Розой, Тони, теперь же, когда его не было и его тело с глубокой ножевой раной покоилось где-то на пустыре (я знала, что его так и не похоронили как положено, а зарыли где-то поблизости от дома), я была чудовищно свободной и агрессивной – я хотела жить.

Поэтому, услышав длинный гудок, я напряглась, собирая всю свою боль, горечь и страх в горсть готовых сорваться с языка слов, и, услышав родное мамино: «Ната, это ты?! Где ты?!», проговорила быстро, насколько это было вообще возможно:

– Ма, па, приезжайте за мной… Записывайте адрес… – И я быстро продиктовала адрес и фамилию этого гнусного семейства (членом которого я чуть не стала).

– Курва! – Теперь уже это грязное слово выплюнула черная цыганка Роза. – Курва! Ты дорого за это заплатишь…

Она ударила меня несколько раз по лицу, но так, чтобы не осталось следов. Потом отобрала паспорт и ушла, матерясь по-своему, по-цыгански… Про деньги она ничего не знала, поэтому не стала обыскивать мою одежду…

А на следующий день меня отмыли, приодели и сказали, что приехали мои родители. Что я должна буду им сказать, что я счастлива с Тони, что у нас была свадьба…

…И все бы закончилось хорошо, если бы не фраза моего отца, брошенная мне в лицо, когда мы вчетвером – я, мой отец, мать и помощник консула – уже садились в машину, чтобы покинуть это страшное место… Он сказал:

– Дома поговорим…

В детстве я очень боялась этой фразы. Она ассоциировалась у меня с очень тяжелыми разговорами с отцом, выяснением отношений, упреками. С самого раннего возраста отец держал меня на крючке этой убийственной фразой.

Помню случай. Поехали мы в деревню, к родственникам. Взрослые сидят за столом, я скучаю, слоняюсь по большому дому, заглядываю в шкафы, пробую на вкус все то, что нахожу в кастрюлях и сковородках на кухне, гуляю по двору, пытаюсь познакомиться с собаками и кошками… И вот однажды в сенях я открыла буфет и увидела картонную коробку, полную яиц. Я не знаю, зачем я это сделала, но мне почему-то захотелось разбить их (цок-цок-цок) ровно, вдоль домотканой полосатой дорожки, как раз на красной полосе…

Шуму было много. Все взрослые в основном смеялись. И только отец, взглянув мне в глаза, сказал:

– Дома поговорим.

Меня никогда не били, не пороли. Но лучше бы выпороли…

Или вот. Снова в гостях, я – уже подросток. Сижу за одним столом со взрослыми. Половину из того, о чем они говорят, не понимаю. Мне скучно. Начинаются танцы. Меня приглашает друг отца, Борис. Высокий, хорошо одетый мужчина, от которого пахнет коньяком. Я в тоненьком платье, он обнимает меня так, что у меня начинают пылать уши. И оторваться от него не могу – боюсь, и противно, что лапает меня… Спрашивает: у тебя есть мальчик? Я говорю, что нет. И он со вздохом: они ничего не умеют, эти мальчики… Я тогда не понимала, что именно он имел в виду. И что мальчики должны уметь. После танца я пошла в ванную комнату, привести себя в порядок. У меня было такое чувство, будто бы меня прилюдно раздели. Когда выходила, столкнулась с отцом, который, вероятно, поджидал меня.

– Ты зачем с ним танцевала, а? Он же тебе в отцы годится?!

– Но он сам пригласил… Ты же знаешь…

– Ладно, – я видела, что его всего трясет, – дома поговорим…

Но дома он со мной не говорил. Они ругались с мамой. Тихо так, но все равно ругались. Я услышала лишь ключевую фразу, которая мне все и объяснила: «Не хочу, чтобы наша дочь выросла шлюхой».

А дочь выросла авантюристкой, прохиндейкой, легкомысленной особой… Что правда, то правда…