Колокол. Еще колокол. Два колокола, два колокола. Дюжина колоколов, сто колоколов. Десять тысяч и миллион лязгающих, стучащих, грохочущих металлом колоколов. Родившиеся мгновенно и одновременно в тишине, вопящие, визжащие, ранящие, бьющие по ушам эхом! Звенящие, поющие громкими и тихими, низкими и высокими голосами
Из-за всего этого колокольного звона Смит не мог сразу сообразить, где он находится. Он знал, что не сможет смотреть, потому что его веки были плотно прижаты; знал, что не может говорить, потому что его губы срослись. Его уши были тесно зажаты, но тем не менее колокола колотили вовсю.
Он не мог видеть, хотя нет, он мог, мог, и это было как будто внутри маленькой темной красной пещеры, как если бы его глаза были повернуты внутрь его головы.
Затем Смит попробовал пошевелить языком, и неожиданно, пытаясь вскрикнуть, он осознал, что у него пропал язык. Нет языка. Странно. Почему? Смит попытался остановить колокола. Они утихли, наградив его тишиной, окутавшей его холодным одеялом. Что-то происходило. Определенно происходило. Смит попытался шевельнуть пальцем, но он ему не повиновался. Руки, ноги, голова, туловище — ничто не двигалось. Секундой позже пришло ужасное открытие, что он больше не дышит, по крайней мере при помощи легких.
— Потому что у меня нет легких! — вскрикнул он, но вскрикнул внутренне, про себя, и крик этот обволокло темным красным потоком, который поглотил, растворил в себе и унес этот крик, принеся Смиту облегчение и спокойствие.
«Я не боюсь, — думал он. — Я осознал это и не понимаю почему. Я понимаю, что мне не страшно, но не знаю причины этого».
Без языка, без носа, без легких. Но, наверное, позже они появятся. Да, конечно, появятся. Ведь что-то происходит.
Через поры его отвердевшего тела проникал воздух, пропитывая, как дождь, каждую часть его тела, вдыхая в него жизнь. Дыхание через миллионы жаберных пластинок, вдыхание кислорода, азота, водорода и двуокиси углерода и усвоение всего этого. Удивительно. Билось ли еще его сердце?
О да, оно билось. Медленно, медленно, медленно. Неясный красный шорох, поток, река, вздымающаяся вокруг него, медленно, медленнее, еще медленнее. Как хорошо! Как легко!
Дни слагались в недели, и картина становилась яснее. Помогал Макгвайр. Отставной хирург, он был секретарем Рокуэлла в течение нескольких лет. Не слишком много помощи, но хороший компаньон.
Рокуэлл заметил, что Макгвайр много, нервно и грубовато шутил по поводу Смита, стараясь сохранить спокойствие. Однако как-то он прекратил это, поразмыслил и медленно проговорил:
— Слушай, до меня только сейчас дошло! Смит жив. Но он должен быть мертв. А он жив. О господи!
Рокуэлл рассмеялся.
— Что, черт возьми, по-твоему, я собираюсь делать? Я на следующий неделе приволоку сюда рентгеновский аппарат чтобы посмотреть, что же делается внутри этой скорлупы.
Рокуэлл ткнул иглой в тело, но она сломалась о жесткую оболочку. Он попробовал еще одну иглу, потом еще и еще пока наконец не пробил ее, откачал немного крови и поместил пластинки под микроскоп. Несколькими часами позже он спокойно пихнул пробу сыворотки под красный нос Макгвайра и быстро заговорил:
— Боже! Я не могу в это поверить. Его кровь убивает бактерии. Я поместил в нее колонию стрептококков, которая была уничтожена за восемь секунд! Можно ввести Смиту любые известные болезнетворные микробы, и он уничтожит их всех!
Через несколько часов — новые открытия. Они держали Рокуэлла в напряжении ночи напролет, заставляя его думать, сопоставлять, удивляться и разрабатывать титанические теории и идеи.
Вот, например.
Хартли до последнего времени ежедневно питал Смита огромным количеством внутривенных вливаний. Ни один миллиграмм этой пищи не был уничтожен. Вся она была запасена — и не в жировых складках, а в совершенно нормальном виде — икс-жидкости, содержавшейся в высококонцентрированной форме в крови Смита. Унция ее могла обеспечить человека всем необходимым в течение трех суток… Эта икс-жидкость циркулировала по телу до тех пор, пока в ней не возникала надобность, тогда она усваивалась и использовалась. Удобнее, чем жир. Гораздо удобнее! Рокуэлл сиял, довольный своим открытием. Смит запасся таким количеством икс-жидкости, что ее хватило бы на на многие месяцы. Самопитание.
Макгвайр, когда узнал об этом, сказал, печально созерцая свое брюшко:
— Хотел бы я хранить свое питание таким образом.
Это было еще не все. Смиту не нужно было много воздуха. То, что он имел, он получал, видимо, посредством осмотического процесса через свою кожу. И он использовал каждую молекулу. Никаких потерь.
— И, — заключил Рокуэлл, — в конце концов, сердце Смита даже может отдохнуть от своей работы, полностью прекратит биться!
— Тогда он будет мертв, — сказал Макгвайр.