Куколка

Я с величайшим достоинством, какое только возможно иметь человеку, манишка которого и галстук лежат в трех шагах от него на камине, ответил:

– Я к вашим услугам и буду ждать завтра утром ваших друзей.

Он загадочно усмехнулся и ответил тоном человека, задавшегося целью делать лишь то, что ему вздумается:

– Нет, мсье д'Алонд, я приду, и вы примете только меня одного.

Сказавши это, он слегка поклонился и не спеша, без тени гнева вышел в переднюю, тщательно закрывая за собою двери.

Какой тактики должен держаться молодой человек, очутившись без манишки и галстука в присутствии полураздетой дамы, когда из комнаты только что вышел ее муж, снабженный протоколом, уличающим ее в нарушении супружеской верности. Историк маленькой Туйи, настоятельницы ордена монахинь-затворниц, забыл преподать мне на этот случай совет, вероятно потому, что не допускал и мысли, что его ученик может оказаться в таком затруднительном положении.

Я был погружен в разрешение этой мудреной задачи, как вдруг заметил, что мадам Делесталь небрежно откинула котиковый жакет, которым она так целомудренно прикрылась во время посещения комиссара.

Она сидела на стуле, небрежно закинув ногу на ногу, захватив колено руками, склонив головку на плечо. По-видимому, она о чем-то глубоко задумалась.

Я не отрываясь смотрел на нее. Она была так пленительна в своей задумчивости и в своей небрежно-нескромной позе!.. Меня и очаровала и тронула эта нескромность. Разве она не служила доказательством того, что Мадлен находит лишним стесняться передо мною, что она считает меня близким, и раз закон порывает ее связи с мужем, то она отныне согласна признать мои права над собою?

Мысль, что есть женщина, признающая себя моей и считающая меня кем-то вроде мужа, преисполнила меня горделивым блаженством. Я кинулся к ногам Мадлен, покрыл ее руки жаркими, благодарными поцелуями. Я стал уверять ее в том, что всецело принадлежу ей одной, счастлив тем, что мне придется рисковать и пострадать ради нее, и умоляю ее простить мне тяжелый и неприятный инцидент, случившийся из-за меня. Да, да, я искренне считал себя виновным перед Мадлен, и жаждал получить ее прощение.

Она сердечно провела рукой по моей голове и мягко промолвила:

– Вы право очень милы, и мне положительно больно, что эта неприятная история случилась именно с вами… Но к счастью она не будет иметь никаких последствий: Делесталь не станет драться с вами.

– Почему же? ведь я не отказываюсь! – возмутился я.

– О, я вполне уверена, что вы храбры и никогда не отказались бы от дуэли, но это как-никак возбудило бы шум, подняло бы скандал, а Делесталь не потерпит скандала.

Но я уже не слушал Мадлен. Что мне было за дело до Делесталя, до комиссара, до протокола? Я сжал ее в объятиях и с юношеской страстью прошептал:

– Я люблю, люблю вас!..

Но она тихо высвободилась, уклоняясь от моих ласк.

– Нет, – тихо, но решительно промолвила она, – это уже невозможно! – и она слегка покачала головой.

В это мгновение со своей тихой, таинственной улыбкой, тесно сдвинутыми коленями и опущенными руками, она показалась мне такой же таинственной, такой же загадочной, как сама маленькая затворница Туйя.

Почему собственно я вдруг в то мгновение так ясно почувствовал, что никогда-никогда этот обольстительный сфинкс в образе женщины не будет принадлежать мне? Я безошибочно понял, что это так и будет, но не мог понять – почему?

Передо мной в одно мгновение с поразительной ясностью предстала вечная загадка женской души, с загадочной, изменчивой улыбкой, от которой горько плачут и умирают мужчины.

Я окончательно впал в смятение и, совершенно позабыв все мудрые наставления и предостережения мадам де Тенси, упал к ногам Мадлен; путаясь, задыхаясь, я предлагал ей вперемежку: то похитить ее, то убить ее мужа, то жениться на ней. Я приводил доводы, самые убедительные и самые бестолковые, но, тем не менее, способные своею искренностью тронуть самое бесчувственное сердце. Но Мадлен все с той же таинственной улыбкой на устах зажгла на камине свечи и молча, быстро и ловко делала свой туалет.

Когда я, измученный и взволнованный, закончил свою страстную речь, я заметил, что она стоит уже совершенно готовая к выходу: в шляпе и жакете.

– И, тем не менее, – промолвила она, – нам необходимо расстаться.

Расстаться! Она могла спокойно вымолвить это страшное слово «расстаться»!

– Я не хочу, – беззвучно прошептал я. – Я не хочу!.. Я пойду за вами… вопреки всему… вопреки вам…

– Вы слишком порядочный человек для того, чтобы преследовать меня против моей воли, – сказала она. – И к тому же, – с улыбкой добавила она, – вы без воротничка и без галстука.

Мне кажется, в тон последней фразы звучала легкая примесь иронии. Да и вообще Мадлен как-то сразу изменилась: ее недавняя нерешительность сменилась непоколебимой и твердой уверенностью.

Дойдя до порога, она остановилась и, обернувшись ко мне, тихо сказала: – Прощайте!

– Я хочу увидеть вас! – взмолился я. – Обещайте, что мы встретимся, иначе я не выпущу вас.

Она как бы что-то соображала.

– Я обещаю вам, что мы увидимся… если я смогу…

– Когда?