Куколка

Влад, очевидно, знал, о чём говорил, так как минуту спустя свернул к обочине и остановился возле чебуречной.

– Не скучай тут, я скоро, – подмигнув другу, сказал он и, уже выходя из машины, спросил: – Может, и тебе купить всё-таки?

Но Денис отказался:

– Не, спасибо.

– Ну как хочешь.

Денис проводил напарника рассеянным взглядом и, оставшись в одиночестве, поневоле задумался о том о сём. Вернее, попытался думать о посторонних предметах, но, как и все последние дни, у него это плохо получалось. Мысль упрямо возвращалась к одному и тому же, обдуманному и передуманному множество раз, уже набившему оскомину, но упорно продолжавшему преследовать и угнетать его, лишая душевного равновесия, выбивая из колеи и погружая порой в бездну такой глухой, беспросветной тоски, что он опасался иной раз за свой рассудок. Он старался отвлекаться, направлять мысли в другую сторону, размышлять о чём угодно, только не о ней… Но, похоже, это было невозможно. О чём бы он ни пытался думать, куда бы ни смотрел, что бы ни слушал, – перед глазами была только она, она одна. Она вытесняла, подавляла всё и всех, рядом с ней всё остальное бледнело, тускнело, рассеивалось, как от дуновения ветра. Оставалась только она, безраздельно владевшая его чувствами, царившая над ними, устремлявшая их в одном-единственном, угодном ей, направлении. И ему в такие мгновения совершенно неважно было то, на что более чем прозрачно намекал, а затем прямым текстом, без обиняков указал Влад, что он краем уха слышал и из других уст, что и сам он предполагал, не решаясь, однако, признаться себе в этом, боясь посмотреть правде в глаза и без особых оснований надеясь, что всё как-нибудь обойдётся, утрясётся, придёт в норму, станет так, как должно быть, так, как виделось ему через розовые очки, которые он уже довольно долго носил.

Но ничего не обошлось, не утряслось, не пришло в норму. И розовые очки упали с него неожиданно и резко, и правда открылась во всей своей неприглядной, бьющей по глазам наготе, которой он так страшился, которую изо всех сил старался избегать, чтобы в конце концов быть настигнутым и оглушённым ею. И вот ему кажется, что он, разбитый вдребезги, обездвиженный, полубесчувственный, будто парализованный, лежит на самом дне глубочайшей пропасти, в вечном холоде и мраке. Откуда ему уже не выбраться, где он обречён остаться навечно, наедине со своими раздумьями и воспоминаниями, окружавшими его плотной сомкнутой цепью, разорвать которую он не в силах…

– Ну-с, приступим! – прервал его унылые, замогильные думы звучный голос Влада, сопровождавшийся стуком захлопнутой дверцы и шелестом пакета с провизией, который тот держал в руке вместе с большой бутылкой оранжевого газированного напитка.

Денис, сам не зная, рад он или нет тому, что приход товарища вывел его из состояния тягостной, делавшейся порой мучительной прострации, ставшей в последнее время почти привычным его состоянием, безучастно глянул на друга и машинально обронил:

– Приятного аппетита.

– Ага, спасибочки, – так же автоматически ответил Влад, извлекая из пакета поджаристый дымящийся чебурек, выглядевший так аппетитно, что мог бы, наверное, соблазнить даже человека, страдавшего полнейшим отсутствием интереса к еде.

Но, очевидно, только не Дениса. Видимо, Влад был совершенно прав, сказав, что несчастная любовь не способствует нормальному усвоению пищи. Денис безразлично взглянул на румяный, так и просившийся в рот чебурек и, не выказав никакого интереса, обратил взгляд вовне, на пыльный безлюдный тротуар, затенённый ветвистыми тополями, ронявшими невесомый, похожий на снежинки пух, трепетно кружившийся в воздухе, медленно оседавший на землю и снова вспархивавший при малейшем дуновении проносившегося иногда ветерка.

Аппетит же Влада, судя по всему, нисколько не пострадал в результате пережитой и им накануне личной драмы. Вероятно, сказалась и разность характеров двух приятелей, и то, что драмы у одного и другого имели свои особенности и существенные различия. Как бы то ни было, Влад принялся уплетать чебурек за обе щеки, запивая его пузырившейся рыжей жидкостью и аж покрякивая от переживаемого удовольствия. За первым чебуреком немедленно последовал второй, затем третий… И так до тех пор, пока пакет не был опустошён и последний кусок съестного не исчез в ненасытной утробе Влада. Но и после этого он ещё минуту-другую, будто по инерции, вхолостую двигал челюстями, продолжая ощущать во рту незабываемый мясной аромат и наслаждаясь послевкусием. Затем, прекратив это уже бесполезное пережёвывание, непроизвольно рыгнул и, прикрыв рот ладонью, с довольной улыбкой промолвил:

– Пардон! После сытной трапезы такое бывает. Даже в самом изысканном обществе.

Денис не откликнулся. По-прежнему молча смотрел на улицу с сосредоточенным и печальным видом, время от времени вздыхая и хмуря брови.