Куколка для монстра

…В десять часов по каналу Меньших прошло сообщение об убийстве n-ского журналиста Егора Самарина: значит, Лещ уже начал артподготовку, скоро материалы выплывут наружу, и высокопоставленная голова скатится на плаху – в кампании по борьбе с коррупцией это неплохая козырная карта… Телевизионная стена фонила целый день, но дыхание большого телевизионного мира не долетало до нас с Андреем. Очень скоро мне удалось разговорить его: Андрей оказался милым застенчивым парнем, за плечами которого были почти все горячие точки. Лещ познакомился с ним в Югославии, куда Анд-, рей, уволившись из спецназа, уехал добровольцем. Он был фанатом Сербии, его любимая девушка, журналистка из Белграда, погибла под бомбежкой. Лещ почти насильно вывез полубезумного спецназовца из Югославии, лечил его в лучших клиниках, но от потери возлюбленной Андрей так и не оправился.

Однолюбы – вещь в природе чрезвычайно редкая, с ними нужно быть осторожной, как с экзотическими растениями. Я потратила целый день на то, чтобы хоть чуть-чуть оживить раненую душу Андрея: после месячных занятий по основам психологии я вполне могла получить лицензию психоаналитика. Но дело было даже не в этом: возясь с Андреем, я почти забыла о Леще. Сейчас меня увлек этот надломленный парень, я рассматривала общение с ним как еще один психологический этюд. Но для любой игры, даже такого проходного ее варианта, необходимо вдохновение. И это вдохновение пришло ко мне, как только я нащупала его болевые точки, нащупала интуитивно, хотя судьба Андрея не имела ничего общего с теми схематичными вариантами человеческих характеров, которые я изучала весь март и начало апреля. Мое участие, мои слова, мое молчание как будто прорвали долго сдерживаемую плотину: бывший спецназовец говорил и не мог наговориться. И только на самом закате дня, когда в пуленепробиваемых стеклах поплыла фантастическая панорама Москвы, а мы сидели в сумерках, отключив всю телевизионную стену, он сказал мне: «Вы очень похожи на мою Марию, Анна». Я поняла, что выиграла его душу.

Берегись, Лещ, я уже начинаю уводить из твоего стойла лучших лошадей. Интересно, что ты скажешь, когда опустеет конюшня и запылает скотный двор?..

…Лещ появился около полуночи. Старик, почуявший его шаги, призывно залаял, и я услышала отчаянный и сбивчивый голос Андрея, сидевшего в ногах моей кровати: «Я даже не прогулял пса!»

– Эй! Есть кто живой, кроме старой дворняги? – с порога весело спросил Лещ. – Почему темно?

– Я пойду со Стариком, – Андрей поднялся с постели, прошел к двери и снял поводок.

Пока за Андреем и собакой не захлопнулась дверь, мы с Лещом молчали. Потом он деликатно спросил:

– Как вы себя чувствуете, Анна?

– Относительно нормально.

– Я включу свет, вы не возражаете?

– Конечно.

Он прошел к столу, включил маленькую лампу, зажег еще несколько ламп в разных частях ангара: теперь, в призрачном неярком свете, его жилище выглядело еще более причудливым.

– С кошкой все в порядке. Ребята за ней присмотрят. И самое главное, вы, кажется, не убили вашего мучителя, если это вас еще волнует.

– Правда? Вы были у меня?

– Да. Там огромная лужа крови. Была огромная лужа. В любом случае, его забрали подельники. Живого или мертвого.

Я умоляюще посмотрела на Леща.

– Думаю, живого. Не так-то просто убить человека. – А вот в этом ты ошибаешься, Лещ.

Он сел к столу, обхватил подбородок ладонью и задумался. – – Что-то не так. Не могу понять.

Я насторожилась. Что может быть не так? Какая-то лажа с документами или люди Лапицкого где-то сработали нечисто? Только этого не хватало, все страдания насмарку, и даже компенсации тебе не выплатят.

– Что-то не так в доме… Черт, стена. Она всегда включена. Это вы попросили выключить?

– Нет. Андрей сам.

– Андрей? Сам? – На его лице отразилось удивление.

– Что-то не так?

– Не знаю… Нужно пожить рядом с Андреем, чтобы понять. Он был болен, болен серьезно. Несколько лет он не может без картинки перед глазами. Наши ребята специально смонтировали для него такую же стену, только маленькую: чтобы телевизоры всегда были включены… У него даже в машине маленький телевизор. Это его единственное спасение, картинки, все эти события на экране, они отвлекают его от собственной души.

– Я знаю… Я знаю его историю. Он рассказал мне.

– Вам? – Удивление переросло в изумление. – Он никогда никому ничего не рассказывает. Об этой югославской трагедии знаю только я.

– Теперь и я…

– Ничего не понимаю. Что вы с ним сделали?

– Ничего. Я просто слушала его.

– Слушали? Он почти не говорит.

– Мы разговаривали целый день. Нет, не так. Он говорил целый день…

– Сначала пес, Потом Андрей… Вы странно действуете на людей.

– Это звучит как оскорбление.

– Простите, я не хотел вас обидеть.

– Вы не можете меня обидеть, Михаил Юрьевич.

– Михаил, – поправил он и тут же сам испугался, что это может быть не правильно мной истолковано, – ненавижу отчество. Оно занимает слишком много времени. А времени почти нет.

– Я понимаю, – я успокоила его, я все поняла правильно, дистанция соблюдена.