— Я все вижу, Олеся. Я стара, но не глупа. — Она вздохнула. — Ты изменилась. За день или за два. Даже сейчас ты почти мертвая от усталости, но едва не светишься изнутри.
— У меня получается работа, — осторожно ответила врач. — Любимая работа. И это доставляет мне радость.
— Только это?
— Что вы имеете в виду?
Старуха отвернулась, не выдержав пристального взгляда красивых глаз Олеси, помолчала, но упрямо тряхнула головой:
— Ты понимаешь, что я имею в виду.
— А если не понимаю?
Екатерина Федоровна поджала губы, помолчала и нехотя спросила:
— Это из-за него?
— Вы имеете в виду Артема? — Олеся легко рассмеялась, подошла к старухе, присела на подлокотник кресла, ткнулась лицом в ее плечо. — Екатерина Федоровна, дорогая моя Екатерина Федоровна, он просто хороший мальчик.
— Он воин.
— Он совсем не похож на воина. Он умен, деликатен, можно даже сказать — нежен. — Олеся прикрыла глаза. — Он прекрасный собеседник. Знаете, Екатерина Федоровна, мне кажется, что мы понимаем друг друга с полуслова.
— Ты влюблена, — буркнула старуха. — Боже мой, Олеся, что ты делаешь с собой?
— А что я делаю? — В голосе молодой женщины скользнули холодные нотки, но она по-прежнему прижималась к плечу Екатерины Федоровны. — Вы знаете, что я делаю.
— В том-то и беда, что знаю, — вздохнула старуха. — Но чего мне стоит — знать.
— Что именно вызывает у вас большую боль? — тихо спросила молодая женщина. — Знание того, что я делаю сейчас, или знание всей моей истории?
Екатерина Федоровна вздрогнула.
— Сейчас уже поздно что-либо менять, — прошептала Олеся. — По-другому я не смогу.
— Наша слабость всегда была нашей силой, — едва слышно ответила старуха. — Принципы делают нас теми, кто мы есть. Ты потеряла душу и выбрала страшный путь, чтобы вернуть ее, но помни — это всего лишь путь. Когда ты пройдешь по нему, перед тобой откроются две дороги.
— Одна, — перебила ее молодая женщина, — только одна дорога, Екатерина Федоровна, поверьте, мне не нужны другие. Я хочу вернуться на свою дорогу.
— Но Артем…
— Он хороший, очень хороший мальчик. — Олеся еще теснее прижалась к старухе. — Верьте мне, Екатерина Федоровна, он просто хороший мальчик. Ничего более.
— Ты позволила себе влюбиться.
Молодая женщина не ответила.
— Я не осуждаю тебя, дорогая, такие вещи невозможно контролировать, но им это не понравится.
— Ну и пусть!
— Неужели? — Старуха посмотрела в ореховые глаза Олеси. — Тебе безразлично их мнение?
— Главное для меня — ваше мнение. А вы меня не осуждаете.
Екатерина Федоровна тяжело вздохнула, нахмурилась и тихо попросила:
— Не приходи завтра на юбилей.
— Почему? — Олеся удивленно посмотрела на старуху. — Я собиралась.
— Там будут все. Не приходи. Я не хочу, чтобы ты это слышала.
Они сидели в небольшой, скудно обставленной комнате для допросов. Спокойно, невозмутимо, не переговариваясь друг с другом. Молодой, с приятным, но незапоминающимся лицом, рассеянно чертил пальцем по блестящей поверхности стола. Второй, широкоплечий, скрестил руки на груди и, казалось, дремал. На обоих дорогие, но неброские костюмы, белоснежные сорочки и элегантные галстуки. Их можно было принять и за брокеров с Уолл-стрит, и за дипломатов. И за сотрудников Ллойда.
Гинзбург отвел взгляд от монитора, на который передавала изображение скрытая камера, и задумчиво кашлянул:
— Документы проверили?
— Мы получили подтверждение и из центрального офиса Ллойда, и из их местного представительства, — подтвердил Капуцерски. — Эти парни действительно следователи страховой компании.
— Быстро они подсуетились, — заметила Сана Галли.
— В Ллойде сказали, что статуэтка застрахована на очень большую сумму, поэтому сразу же после сообщения об авиакатастрофе к месту трагедии выехали их лучшие люди, — объяснил Капуцерски. — Они очень обрадовались, узнав, что статуэтка не погибла.
— Им не сообщали о фальшивых документах?
— Нет.
— Правильно. — Гинзбург помолчал. — Мне это не нравится, Вольф, очень не нравится.
— Мне тоже, — кивнул головой Балдер. — Но выхода у нас нет — надо общаться. Ллойд слишком солидная фирма, чтобы мы могли их проигнорировать.
— Мы можем тянуть время бесконечно, — не согласилась Сана. — Не отдавать статуэтку под предлогом расследования.
— Но тогда нам придется чем-то аргументировать свою позицию. Не будем же мы рассказывать страховщикам о монстре.
— Мы можем сказать, что на борту были террористы.
— А при чем здесь статуэтка?
Галли развела руками.
— Монстр вез статуэтку, — медленно произнес Гинзбург. — Или украл ее. А эти парни знают, кому она предназначается.
— Или предназначалась.
— Правильно. И если мы принимаем версию, что статуэтка важна для монстра, то можно предположить, что его сородичи будут и дальше охотиться за ней.
— Или эти двое и есть сородичи, — тихо проговорила Сана.
И Гинзбург, и Балдер поняли, что имеет в виду Галли: чудовище проникло на самолет под видом обычной женщины, и кто знает, что скрывают дорогие костюмы следователей Ллойда?