Куколки

— Начинается, — предупредил я остальных и замер в ожидании, жалея, что от этого не спрячешься.

На этот раз обошлось чем-то вроде небольшого взрыва. Очень ослепляло, но мне удалось схватить форму.

— Рыба, — сказал я. — Рыба с обвисшим хвостом.

Петра радостно захихикала.

— Вне всякого сомнения, это рыба, — включился Майкл. — Вы делаете успехи. Теперь бы надо поубавить раз во сто силу передачи, а то она выжжет нам мозги.

— Теперь ты покажи мне, — потребовала Петра. И урок продолжался.

На следующее утро мы устроили второе занятие. Изматывало это ужасно, но дело двигалось. Петра начала схватывать суть формирования мыслей-образов — по-детски, конечно, но их уже можно было узнать, несмотря на все искажения. Самые большие неприятности доставляла сила ее передачи. Когда Петра возбуждалась, нас словно било по голове. Остальные жаловались, что, когда мы занимаемся, они не могут ничего делать. Не обращать на это внимания было все равно что не замечать удары молотком внутри своего черепа. В конце урока я сказал Петре:

— А теперь я попрошу Розалинду послать тебе мысль-картинку. Закрой глаза, как раньше.

— Где Розалинда? — спросила она, оглядываясь вокруг.

— Ее здесь нет, но для мыслей-картинок это не важно. Ну, смотри в темноту и ни о чем не думай.

— А вы все, — добавил я мысленно для остальных, — не вмешивайтесь, освободите поле для Розалинды, не прерывайте ее. Ну, Розалинда, давай, четко и ясно.

Мы затихли, ожидая приема.

Розалинда сделала пруд, заросший камышом. Поместила туда несколько уток. Дружелюбных и забавных, разного цвета. Они станцевали что-то вроде балета, все, кроме одной, неуклюжей, но очень старательной, которая все время немножко запаздывала и все делала чуточку не так. Петре ужасно понравилось. Она светилась от удовольствия, а потом вдруг выдала свой восторг мысленно. И снова оглушила нас, как будто стерев все вокруг. Это было очень тяжело для всех, но ее успехи радовали. На четвертом уроке она выучилась освобождать сознание, не закрывая глаз, что было несомненным шагом вперед. К концу недели мы продвинулись значительно. Ее мысли-образы были еще грубоваты и неустойчивы, но это должно было сгладиться при тренировке. Хорошо принимала она пока лишь простые образы и почти не умела ловить наши передачи друг другу.

— Очень трудно видеть всех сразу и так быстро, — говорила она. — Я уже могу различить, кто передает: ты, Розалинда, Майкл или Сэлли, но из-за того, что передается быстро, все смешивается. Правда, другие смешиваются еще больше.

— Какие другие? Кэтрин и Марк? — спросил я.

— Да нет. Их я могу отличить. Совсем-совсем другие. Те, которые далеко, — нетерпеливо ответила она.

Я взял себя в руки.

— По-моему, я их не знаю. Кто они?

— Не знаю, — сказала она. — Разве ты их не слышишь? Они там, но очень далеко. — Она показала на юго-запад.

Я подумал немного и спросил:

— Они и сейчас присутствуют?

— Да, но чуточку, — ответила она.

Я изо всех сил старался уловить что-нибудь, но безуспешно.

— Может, ты попытаешься повторить мне, что ты от них услышала? — предложил я.

Она попробовала. Что-то необычное и на ином, чем у нас, уровне. Было здесь какое-то другое качество, не очень внятное и как бы смазанное. Я решил, что, по-видимому, это из-за того, что Петра стремилась передать нечто ей самой непонятное. Я позвал Розалинду, но и она лучшего не добилась. Для Петры напряжение было слишком велико, поэтому после нескольких минут стараний мы решили отложить это на потом.

Хотя Петра время от времени срывалась на то, что, пользуясь звуковыми аналогиями, можно назвать оглушительным ревом, мы чувствовали гордость собственников, наблюдая за ее успехами. Нас охватило возбуждение, как будто мы открыли будущего знаменитого певца, только это было нечто гораздо более значительное…

— Это, — говорил Майкл, — должно стать очень и очень интересным, если, конечно, она не покалечит нас всех, прежде чем научится управлять собой.

Дней десять спустя после гибели пони, за ужином, дядя Аксель попросил меня помочь ему насадить колесо, пока еще не стемнело. Внешне в этой просьбе не было ничего особенного, но что-то в его взгляде заставило меня согласиться без колебаний. Я последовал за ним, и мы отправились за ригу, где нас никто не мог ни увидеть, ни подслушать. Он взял в рот соломинку и серьезно посмотрел на меня:

— Ну, Дэви, ты был неосторожен?

Есть много возможностей проявить неосторожность, но только об одной из них он мог спрашивать меня с таким видом.

— Не думаю, — ответил я.

— Тогда, может, кто из остальных? — предположил он.

И снова я с ним не согласился.

— Хм, — фыркнул он, — тогда можешь ответить, почему Джо Дарли расспрашивает о тебе? Есть какие-нибудь предположения?

Я понятия не имел и так ему и сказал. Он покачал головой.

— Парень, мне это не нравится.

— Только обо мне или о других тоже? — спросил я.

— О тебе и о Розалинде Мортон.

— А-а, — протянул я с беспокойством. — Но ведь это всего-навсего Джо Дарли… Может, он что-то услышал о нас и хочет раздуть скандал?