Куколки

Наступило молчание: мы оценивали положение. Разъяснив нам все это, она замерла в неподвижности, сидя на постели и обхватив колени руками, и терпеливо, с сочувствием ждала, чтобы мы смирились с такой ситуацией.

В наступившей тишине особенно жутко было ощущать царившее вокруг нас безмолвие. Не раздавалось ни единого звука, не чувствовалось никакого движения. Даже листья на деревьях не могли шелохнуться. Внезапный ужас осознания происшедшего вылился в тревожный вопрос Розалинды:

— Они не… они все… мертвы? Я не поняла, я думала…

— Да, — коротко ответила зеландка. — Они все мертвы. Пластиковые нити, высыхая, сжимаются. Человек, который старается их сбросить, запутывается в них и быстро теряет сознание. Этот способ милосерднее ваших стрел и копий.

Розалинда содрогнулась. Я, наверное, тоже. Все это как-то обескураживало, было в этом что-то совершенно непохожее на роковой исход единоборства человека с человеком, на смерть, добытую в обычном сражении. И отношение самой зеландки озадачивало нас, потому что в нем не сквозила ни холодная жестокость, ни малейшая жалость: только некоторое неудовольствие, как при исполнении обязанности не очень приятной, но неизбежной и ничем не примечательной. Она уловила наше смущение и неодобрительно покачала головой.

— Убивать любое существо неприятно, — согласилась она, — но притворяться, что можно прожить без этого, — значит обманывать самих себя. На столе у нас должно быть мясо, некоторым овощам нельзя давать цвести, каким-то семенам лучше не давать прорасти, определенные виды микробов должны быть принесены в жертву нашим жизненным потребностям. В этой необходимости нет ничего возмутительного или постыдного, это просто часть круговорота гигантского колеса предусмотрительной природы. Точно так же, как мы поддерживаем таким образом свою жизнь, мы должны оберегать свой вид против других видов, которые стремятся нас уничтожить. В противном случае мы погубим то, что досталось нам в дар.

Несчастные жители Зарослей по независящим от них причинам оказались приговорены к нищете и отчаянию — у них не было будущего. А что касается тех, кто вынес этот приговор… Их путь тоже известен. Знаете ли вы, что на земле уже были владыки жизни? Слышали вы когда-нибудь о гигантских ящерах? Когда кончилось их время, они погибли.

Когда-нибудь придет и наш час, и мы должны будем уступить место новому. Весьма вероятно, что мы тоже будем бороться с неизбежным так же, как боролись эти осколки мира Прежних Людей. Мы будем изо всех сил стремиться вогнать обратно в землю то, что прорастает из нее, потому что измена своему виду всегда выглядит преступлением. Мы заставим это новое доказать свою жизнеспособность, а когда оно сделает это, уйдем. Точно так же, как сейчас уходят эти. Из верности их виду они не могут быть снисходительны к развитию нашего, а мы, из верности самим себе, не должны быть снисходительны к тем, кто нам мешает и угрожает. Если этот процесс ужасает вас, это означает, что вы не смогли бы выстоять в борьбе с ними и, зная, кто вы, не сумели бы понять смысла этой разницы в породе. Ваше сознание находится в плену родственных уз и затуманено воспитанием: вы до сих пор считаете их почти такими же, как вы. Поэтому вы так потрясены. Поэтому вы ставите себя по отношению к ним в невыгодное положение, ведь они-то в себе уверены. Они всегда настороже, всегда готовы всем скопом защищать свое общество, свой вид. Они ясно представляют себе, что для того, чтобы выжить, им надо беречь себя не только от вырождения, но и от более серьезной угрозы: от породы, превосходящей их.

Мы действительно превосходим их, а ведь мы еще только в начале пути. Мы способны думать сообща и понимать друг друга так, как им и не снилось, мы учимся использовать наш объединенный разум для решения возникающих задач. Кто знает, где предел нашему продвижению вперед. Мы не заперты в самих себе, как в камерах-одиночках, когда общаться можно лишь с помощью маловыразительных слов. Мы понимаем друг друга настолько, что нам не нужны законы, в которых человек уподобляется стандартному кирпичу. Никогда мы не вообразим себе такую глупость, будто мы можем стать равными и одинаковыми, как штампованные монеты. Мы не пытаемся механически установить для всех единые рамки поведения, мы не подчиняемся догмам и не учим Бога, как он должен был устроить мир. Главное для живущего — жизнь, главное в жизни — перемена, перемена — это движение, мы находимся внутри этого движения.

Неподвижность враждебна перемене, враждебна жизни и поэтому она наш непримиримый враг. Если вы все еще потрясены или чувствуете сомнения, подумайте о тех вещах, которые делали эти люди, научившие вас считать их вашими собратьями. Я мало что знаю о вашей жизни, но схема одинакова повсюду, где старое, отжившее пытается сохранить себя. И еще подумайте о том, что они собирались сделать с вами и почему.

Как и раньше, ее высокопарная манера выражаться подавляла меня, но общий ход ее мыслей был ясен.