Кукольник

Пьянящая музыка струилась ниоткуда и сразу отовсюду, то и дело меняя гармонию самым причудливым образом. Сунгхари плыла по воздуху, не касаясь босыми ступнями плит пола. Трехглазые демоны и шестирукие боги, красавицы, совокупляющиеся с мерзкими чудищами, обезьяны, змеи, тигры и гибриды, оскорбляющие природу самим фактом существования эдаких тварей, карабкались друг на друга. Сонм бесов взирал на танцовщицу со стен, увитых диким виноградом, тараща каменные очи. А на высоком троне в глубине храма восседал Гай Октавиан Тумидус — сверкающие золотом доспехи легионера, открытый шлем с гребнем, короткий меч у пояса.

Руки воина были погружены в призрачную сферу.

Внутри сферы, извергаясь наружу и заполняя храм, в черноте космоса роились мириады звезд — словно воин выпускал из улья рой бриллиантовых пчел.

Пел в воздухе бич, чудом попадая в меняющийся ритм музыки. Или это музыка вторила ударам бича? Узор из рубцов покрыл спину брамайни сложным орнаментом. Лючано изо всех сил стремился довести до совершенства это сплетение полос, красных, белых и синеватых, поставив наконец заключительный штрих.

Трое знали: тогда наступит кульминация, сотрясающая миры.

Он хлестал, смеясь.

А женщина танцевала с улыбкой, застывшей на губах, принимая страдание как должное, как необходимый элемент танца и основу вселенной. Так рыба воспринимает воду, птица — небо, а дракон — бесконечность.

Брамайны живут страданиями. Купаются в них, пьют, едят, дышат, черпают в телесных мучениях силу энергетов.

Будни, банальность, свойство физиологии, приобретенное за века эволюции. Но иногда, в исключительных случаях, боль и мука, вознесясь к вершинам искусства, могут не только наполнить тело жаром, способным швырнуть звездолет через половину Галактики.

Страдание может на миг заменить утраченную свободу.

Так было сейчас.

— Есть отрыв! Давай, невропаст!

Пел бич. Танцевала Сунгхари.

— Давай, женщина! Еще, еще! — Легионер на троне близился к оргастическому финалу, круто замешивая черную сферу со звездами в глубине. По левой руке Тумидуса текла кровь, пятная созвездия. — Мы взлетаем!

У края, на пике бытия сходились лицом к лицу противоположности, оборачиваясь друг другом: запредельное наслаждение становилось остро болезненным, а изощренная боль дарила удовольствие.

Это легко понять рассудком.

И невероятно сложно испытать, не повредив понятливый рассудок.

— Да!!! Да! Мы вышли из стратосферы. Давайте, осталось немного! Идем к «Этне»… еще хотя бы пять минут!..

Но всему положен предел. Какой бы запас прочности ни имело тело человека, тело рабыни-брамайни, этот запас не бесконечен. За все надо платить. Слишком остро, слишком быстро, слишком интенсивно; слишком большой приток и отдача энергии — даже организм энергета не рассчитан на подобное.

Движения Сунгхари замедлились. Она оступилась — раз, другой. Улыбка стала растерянной. Женщина моргнула, словно выходя из транса, тихо вскрикнула…

Тарталья выронил бич — и бросился к брамайни.

Подхватить, поддержать, не дать упасть…

Он успел.

Но в то мгновение, когда он ощутил на руках легкое, почти невесомое тело, черная бездна накрыла рушащийся храм, поглотив лики богов, зверей и демонов. Вокруг обломков святилища раскинулся, искрясь переливами звездных россыпей, бескрайний простор Вселенной.

Единственное, что не имеет ни начала, ни конца.

Трое плыли в черноте Космоса.

И звезды вокруг них медленно гасли, закрывая усталые глаза.

— В медотсек, обоих! Живо! И чтоб поставили на ноги!

— Этих двух рабов?

— Да, этих двух рабов! Это приказ!

— А вас, Гай? Вы ранены…

— И меня тоже в медотсек, олухи!

Контрапункт Лючано Борготта по прозвищу Тарталья (три года тому назад)

На Борго, моей родине, в одном-единственном месте — на острове Туахшан, части Крабового архипелага — никогда не разыгрывались кукольные представления просто для потехи зрителей. Хотя марионетки Туахшана, если верить экспертизе тетушки Фелиции, наилучшие.

Туахшанские кукловоды выводили свои творения «на люди», только желая умилостивить богов. Тамошние боги — существа вероломные, с кучей комплексов. Любой человек с такими фобиями и маниями давно угодил бы в психушку. А боги — ничего, держатся.