Кукольник

Честно говоря, набор этих проблем заставил бы спасовать кого угодно.

Скованность мышц, вечный тремор. Движения пальцев рук напоминают счет денег. «Шаркающая» походка, когда у графа наступал период облегчения, и он покидал кресло. Амимия лица; так называемое «крашеное яйцо». Трудности с началом любого движения – и аналогичные трудности с завершением. Его сиятельству, например, было одинаково сложно как пойти по прямой дороге, так и затем остановиться…

Моторика бомбардир-майора пострадала во время боевого рейда от конвульсий агонизирующего, но еще опасного «дракона» – флуктуации континуума класса 2D-15+, согласно реестру Шмеера-Полански. Психически граф, человек еще нестарый, был здоров целиком и полностью, сохраняя рассудок, острый, как бритва. Речь его оставалась связной, если не считать легкого пришепетывания. Но тело, некогда сильное и ловкое тело всадника, стрелка и фехтовальщика, способного ночь напролет отплясывать мазурки и кадрили…

Увы.

Божья кара, шептались враги Мальцова.

Надежды нет, выносили вердикт медики.

«Вызов невропасту», – говорил Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих, директор театра «Filando». И неизменно принимал этот вызов, стоило Аркадию Викторовичу выйти на связь с маэстро.

– Ты летишь со мной, – приказывал маэстро, махнув рукой в адрес Лючано.

Тарталья соглашался и летел.

В сущности, Лючано нечего было делать на «Горлице». Уже два с половиной года, как он не работал по специальности. Выйдя на свободу и окунувшись в будни театра, он вскоре выяснил, что Королева Боль продолжает числить некоего Лючано Борготту в своих верноподданных. Периодически – через неравные, накройся они черной дырой, промежутки! – во время сеанса контактной имперсонации у Тартальи начинала болеть голова. И не успевал бедняга, что называется, глазом моргнуть, как боль транслировалась дальше – кукле.

Сдерживать этот процесс он не мог.

Так скорбный животом рано или поздно отдаст должное позывам опорожниться. Хоть запри его в бальной зале, полной народа, и категорически не пускай в сортир – не поможет.

Нагадит и лишь руками разведет: извините, мол.

После третьего срыва, чудом уговорив возмущенного клиента не подавать на театр в суд, маэстро Карл запретил Лючано участвовать в выступлениях.

– Извини, малыш, – сказал маэстро. – Я все понимаю. Но однажды тебя или засадят на всю жизнь, или попросту убьют. Выбор тут невелик. А я должен думать о судьбе театра.

– Я не обижаюсь, – ответил Тарталья, мрачней тучи. – Я тоже все понимаю.

Еще бы он не понимал. Наистрашнейшим воспоминанием о спонтанном «болевом шоке» для него был призрак Казимира Ирасека, медиа-магната с Трильи-II. Испытав при сеансе боль, Ирасек – гомосексуалист-извращенец, для которого страдание являлось единственным способом испытать наслаждение – долго преследовал Лючано своими домогательствами и гнусными предложениями. Сулил осыпать золотом и кредитными картами, утверждал, что никогда не был так вдохновлен страстью, клялся в вечной любви, грозил похитить невропаста и заточить у себя в фамильном замке, потом на коленях просил прощения, даже начал ездить за «Filando», докучая букетами роз и персональными заказами на Борготту…

Пришлось, скрепя сердце и сдерживая тошноту, дать согласие. К счастью, у Лючано не случилось рецидива. А напрямую прибегать к науке Гишера он, по понятным причинам, не собирался. Синьор Ирасек три сеанса подряд не испытал вожделенной боли, разочаровался в «мерзавце» и отстал.

На следующий день Лючано подал заявление об увольнении из театра.

Маэстро Карл положил заявление в карман сюртука и подробно рассказал, где и как он им воспользуется. Хорошо, что рядом не было дам – со стыда бы сгорели.

– Ты дурак, – закончил маэстро, вытирая платком мокрую от пота лысину. – Ты, небось, уверен, что я с радостью выгоню тебя из театра. На вольные хлеба. Только и жду, понимаешь… А я вот, малыш, думаю совсем о другом. Возраст – не тетка. Однажды я оставлю «Filando» и осяду у вас на Борго. Возьму замуж твою замечательную тетку, которая, прости за каламбур, не возраст. Куплю домик, развешу по стенам коллекцию кукол… И я хочу, чтобы к этому моменту у театра образовался новый директор. Хваткий, зубастый и с творческой жилкой. Ты чуешь, к чему я клоню?

– Ага, – кивнул Лючано, нимало не просветлев. – Чую.

– Ну и славно. Готовься, с завтрашнего дня начинаем заточку щенка под директора. Думаю, много стружки сойдет…

Стружки сошло много.

А маэстро продолжал точить, шкурить и шлифовать.

Словно задался целью притупить, заглушить, завалить ворохом непривычных требований тоску по искусству кукольника, грызущую Тарталью. Так и работали: тоска выгрызала нутро, маэстро обрабатывал снаружи.

«Должно получиться нечто чудесное», – с сарказмом думал Лючано, изучая контракты, соглашения, добавочные условия, ставки, эксклюзивы, тарифы, организацию гастролей, систему антрепризы…