Кукольник

Дорога — старушка, разбитая вдребезги параличом и трясучкой, — выбралась из низинки, обогнув рощицу нежных берез, и поползла выше, туда, где маячил чахлый, малонаселенный хуторок. По всей видимости, это и был скит йонарей, цель сегодняшней поездки. Под храп графа Лючано стал вспоминать, что он знает о сектантах всех мастей, и ничего хорошего, к сожалению, не вспомнил.

Оргии, аскеза, ритуальный суицид.

Обеты молчания и стояния на голове.

Культ членовредительства.

Общность жен.

Еще из памяти, профессиональной памяти невропаста, всплыла скандальная статья с заголовком «Библиотеку слепых обвиняют в сектантстве и нейролингвистическом программировании клиентов!». Он читал статью на Борго, во время последнего визита к тетушке Фелиции. Тетушка сама подсунула племяннику новостной кристалл со словами: «Читай, читай, тебе это будет интересно…»

Почему это должно быть ему интересно, Лючано не понял, но кое-что из прочитанного запомнил. Например, это:

«По словам архивариуса Гвидо Пазолини, проверяющие из Департамента морали, увидев „цифрат“ с эссе Леонарда Циренита „Разрешение ада и восстановление его“ (ПСС, т. 27), сказали, что это прямая улика, подтверждающая сектантскую деятельность библиотеки. Роковой прыжок из окна библиотеки, совершенный Инессой Тольбан, которая оставила предсмертную записку о невозможности дальнейшей жизни с такой маленькой грудью, как у нее, сочли результатом целенаправленного давления на психику лишенной зрения девушки…»

Нет, Лючано не боялся, что сеченские йонари запрограммируют его, скажем, на прыжок в колодец. И общую жену вряд ли предложат. И размерами своей груди он был вполне доволен. Но сейчас он предпочел бы сидеть в Мальцовке, пить чай с вареньем из крыжовника и слушать, как Аркадий Викторович пятый раз подряд читает вслух «Балладу о Белой Жизни» из нового сборника Венечки Золотого.

Несмотря даже на то, что «Баллада…» не отличалась большим оптимизмом.

У Белой Жизни белая бровь
И белый зрачок в глазу.
Сугробы-веки, ресницы-снег,
Морщины — корявый наст.
У Белой Жизни белая кровь
И белый по телу зуд,
Один раз в год
Кого она ждет,
Кого она ищет? — нас…

Хутор придвинулся, вырос, обрел плотность и объем. Обнесен частоколом из грязных, неошкуренных, острых вверху бревен, он меньше всего говорил о гостеприимстве здешних обитателей. По тропке, ведущей к реке, от хутора тащилась цепочка усталых, зверообразных мужиков в полушубках. Они звенели дужками медных котелков, шутили и бранились.

Изъяснялись мужики на местном языке, а не на унилингве. Лючано еще плохо различал — где шутка, где брань. И то и другое звучало одинаково устрашающе.

— Отворяй! — завопил Илья с рыдвана, извлекая из гитары душераздирающий аккорд. — Его сиятельство приехали! К старцу Анике! Шевелись, рыбоверы!

Поползли створки ворот. Лючано с ужасом обнаружил, что одну из створок, надрываясь от непосильной тяжести, тянет подросток, вчерашний мальчишка. Он копошился на четвереньках в грязи, прикованный цепью к частоколу. Одежду щуплого привратника составляли лохмотья, сквозь которые просвечивало голое, черное, покрытое расчесанными болячками тело.

— Кто это? — не удержавшись, спросил Тарталья. — Раб?

— Бесноватый, — с отчетливой, малопонятной в данном случае иронией ответил Аркадий Викторович, словно и не спал. — Сын сатаны. Насильник и одержимец.

— Этот ребенок? Изуверы держат его на цепи, а мы молча проедем мимо?!

— Не торопитесь, голубчик. Скоро вы все узнаете и все поймете.

Фаэтон въехал на территорию скита.

Рыдван с музыкантами остался ждать снаружи.

Обернувшись, Лючано заметил, что несчастный парнишка смотрит им вслед, стараясь встретиться взглядом именно с ним, с Лючано Борготтой. Просит о помощи? Нет, мольбы в глазах привратника не было. Так смотрят на земляка, соплеменника, случайно обнаруженного вдали от родного дома.

Оставалось пожать плечами и, следуя совету графа, не торопиться.

В загородках у изб кормились лошади, голодные и усталые. Снопы искр вырывались из дымовых окон и труб на крышах, покрытых мхом. Редкие обитатели хутора, спеша по своим делам, старались не приближаться к фаэтону. Чувствовалось, что посторонних здесь действительно не любят и не скрывают этого.

У Лючано возникло странное чувство, что все йонари — голые. Для такого вывода не имелось ни малейших оснований — тулупы, штаны, сапоги мужчин, шерстяные платки женщин, кацавейки детей — и тем не менее…

Голые.

Хоть разбейся, а голые, и баста.

Наверное, влияла атмосфера недоброжелательства.

Фаэтон остановился у дальней избы. Кучер и Лючано под руки помогли графу сойти на землю и, стараясь вести Аркадия Викторовича как можно незаметнее, прошли вместе с ним в темные сени.

Здесь царил едкий, раздражающий запах дыма, птичьего помета и сушеных кореньев. В горнице пахло ничуть не лучше, но было гораздо светлее. С десяток ребятишек сидели по лавкам, косясь на пришельцев. Любопытствовать в открытую им было боязно.