Кукольных дел мастера, или История картонной дурилки

Первушин Антон КУКОЛЬНЫХ ДЕЛ МАСТЕРА, или ИСТОРИЯ КАРТОННОЙ ДУРИЛКИ

Картонная дурилка — это дурилка,

вырезанная из картона.

Справочная литература

И кукол снимут с нитки длинной

И…

Андрей Макаревич

…ветер, ветер… Мелкое дрожание… Шорох… листья или шелест… шорох и шелест… Мысль… мысль — это мелкое дрожание. Мысль — это существование, потому что… потому что мысль… Как-то так… или иначе… Ветер… Пух… Полёт пуха, клочья пуха… тумана… туман… клочья тумана… Играет ветер… Что-то… или иначе… и ветер играет травой, а трава играет ветром… это взаимосвязь… это взаимность… и мелкое дрожание… Почему? А если ветер окружает, значит есть, я существует и мысль… Я иду, и ветер бросает клочья. Мне весело… Я замечаю, мне весело… и есть взаимосвязь… это так… мне весело… Я делаю… мне хочется делать, что хочется делать. Мне хочется идти — я иду; мне хочется бежать — я бегу; всё так здорово. Шелест и шорох. Может быть, листья… Это природа, здесь много природы. В кои-то веки вырваться на природу. Это тоже мысль. Старая мысль. Называется воспоминание… Мне весело, хочется, чтобы было ещё веселей. Потому что танец… Он совсем рядом. Он был только что тут. Я иду, я бегу… Это не то, это другое… Это танец. Делать танец — танцевать. Я не умею делать танец. Но всё равно весело, потому что есть, кто умеет… Он умеет, он умеет, он рядом, он где-то рядом… Искать, найти… мне весело… Их двое… Я их вижу. Это люди, человеки, человечки. Какие они милые, какие они симпатичные, эти человеки. Милые и симпатичные. Но хмурые такие, такие сердитые, что-то им не нравится. Они умеют делать танец? Посмотрите, какой ветер, какие клочья, какой свет, какая тень, посмотрите, посмотрите, как всё — вокруг, как здорово, как красиво, какая взаимосвязь! Неужели не видите, ничего не слышите? Вы прислушайтесь, вы ведь можете, не могут такие милые человеки ничего не слышать, не видеть… Вы умеете танцевать?..

— Смотри!

— Что?

— Вон там — дурилка картонная!

— Вижу… Бедняга! Во как его перекосило!

— Мастера, знаешь, постарались. Весь в шрамах.

— Берём его?

— Не бросать же.

— Подходим тогда. Дёрнется — сразу наваливайся.

— В курсе. Не в первый раз.

…Что-то чирикают. Человеки… Грустные мои человеки, хмурые мои человеки… Не умеете танцевать? Вы же такие милые… что же вы такие грустные… Ветер же и шорох… а вы, вы… человеки. Чирикают… Как воробей… воробей… жил у меня под окном на карнизе; я сыпал ему крошки, сыпал крошки, высовывал руку в форточку и сыпал крошки, сыпал… Он склёвывал, склёвывал и чирикал… А ещё иногда взлетал на подоконник, чистил перышки, чистил перышки… А в марте сверху свисали сосульки, длинные и гладкие, прозрачные, молчаливые, без дрожания, без ветра, совсем молчаливые. Мы их обламывали, ломали, они тают в руках и во рту, холодные и молчаливые тают, мы смеялись, нам было весело, нам весело, нам было хорошо… Сосульки — это вода, а вода течёт, и забудешь сосульку где-нибудь на том же подоконнике, придёшь — она уже вода и течёт, течёт… А что? Зачем? Зачем?.. Милые мои человеки… Вы держите меня, вы хотите мне помочь… Наверное, вы ошибаетесь… Мне помогает ветер, мне помогает взаимосвязь… Не нужно держать, не нужно… Зачем? Может быть, вы желаете ходить со мной вместе… вместе ходить… Но нужен танец… Вы умеете танцевать?..

— Спокойный. Сам идет.

— Интересно, который уже по счету?

— Мне это, знаешь, неинтересно.

— Куда только Метрополия смотрит?

— Двадцать четыре Кармана. За всеми не уследишь. У нас, по рассказам, ещё не так скверно. Слышал о втором номере?

— Зря мы в это дело влезли. Людей теряем, а толку?..

— Это ты, знаешь, у Сергеева спроси. Спроси, спроси, не морщись. Он у нас комиссар, он тебе живо всё обскажет.

— Слова это, слова. А как подумаешь, как представишь себе, что завтра тебя поведут такого вот; всего в шрамах, с идиотской ухмылкой, грязного и голого, как подумаешь…

— Ладно тебе, знаешь, не повели ещё… Подсади его…

…Чирикают, чирикают… Совсем не понимаю их, не понимаю совсем. Как воробей, а холод, как от сосульки. Как лёд, а такие милые… Кто же вас так… вас так… Что же с вами?.. Вы же холодные… Что, что, что? Зачем? Мне здесь холодно… Зачем?.. Это мертво, это неподвижно… сюда нельзя… здесь нельзя быть… Это не мысль… это… это аксиома… Нет, нет, нет!..

— Держи его! Уйдет!

…Мне же холодно, холодно… Нет, не прикасайтесь… Вы совсем не симпатичные, вы совсем… Нет, нет… Ветер не ветер, ветер — ураган. Он бьет в лицо… Он стал холодным, он тоже стал мёртвым… Почему так, так почему? Почему всё, к чему вы прикасаетесь, становится сосулькой? Нет, я не хочу… Он бьет в лицо, он несётся вскачь и мимо… лес вскачь и мимо… Это же ошибка… вы ошибаетесь… Так нельзя, нельзя. Этого нельзя… Там дальше — ничто, тень, смерть, холод… Всегда холод… всегда… вечность… Утро и ночь… всё время бьют часы, отмеряют холод, секунды холода, минуты холода, часы холода, сутки холода, вечность холода…