Кукук

Однажды в гостях у бабушки была её сестра с мужем. Дядя Петя, прознав от меня, что дед валяется в луже, пошел к нему. Сорвав на ходу хворостину, он с её помощью умудрился поднять деда на ноги и как скотину догнать до своего убежища.

Бывало и такое, что, упав, дед проводил без сознания всю ночь в снегу на морозе. На утро просыпался и шёл домой. Никогда ничего себе не отморозил, никогда толком не болел. Был насквозь проспиртован.

Позже дед научился распознавать свои возможности и подстраховываться. Он либо шел в ближайшее отделение милиции, где просил милиционеров отвезти его домой на газике, либо ловил беззаботных тимуровцев, и они гордо вели его — героя войны — домой.

У деда был рак. Ему вырезали что-то в горловине. В результате он дышал через оставленную в горле дырку. В неё вставлялась пластмассовая трубка. У трубки были две тесёмочки, которые дед завязывал позади шеи. Он умело пользовался этим увечьем — говорил всем в округе, что это пулевое ранение с войны. Он был участником войны, но благодаря дырке переводил себя в статус ветерана и инвалида.

В магазинах подходил к кассам каждый раз без очереди. Часто было так: бабушка просила меня купить молока или кваса, я шёл с дедом к цистерне, возле которой стояла длиннющая очередь. Дед брал у меня бидон и подходил к продавщице. Та обслуживала его вне очереди. Дед отходил, отдавал мне бидон и шёл пить пиво. Я бежал домой.

Трубки для горла он регулярно кипятил в миске, чистил их газетой, свёрнутой пыжом. Для этого, собственно, и покупались «Правда» с «Известиями». Я всегда с ужасом смотрел на эти трубки и панически боялся до них дотронуться.

Дед получал хорошую пенсию — 150 рублей. Треть из них он отдавал бабушке. Та всю жизнь была занята тремя детьми и домашним хозяйством. Никогда официально не работала и в результате не заслужила пенсии. Ни копейки. Она всю жизнь кормилась огородом да платой дачников за комнаты на втором этаже в их доме.

Дед в молодости был охотником. Об этом говорили многочисленные фотографии, в том числе охотничьих собак, да разобранное ружьё в коморке. Двустволка. Я иногда собирал его воедино, но не мог с ним играть, т.к. оно было мне тяжеловатым. Когда вырос, уже не игралось. В кладовке валялись ёмкости для пороха, килограммы дроби, несколько патронов.

Т.к. дед жил один, то и обслуживал он себя сам. Сам готовил, сам стирал в тазике. Хорошо помню ту его гирлянду на улице из простыней и кальсон. Зима. Бельё задубело. Кристаллики снега на нём блестят. Алмазные кальсоны.

Дед был абсолютно одинок. К нему никто никогда не приходил, за исключением случайных эпизодических невест-воровок. У него не было настоящих друзей. Он никогда не ездил в Питер. Не за чем было. Он, как мне казалось, в отличие от бабушки, не страдал от этого своего одиночества,— был увлечен алкоголизмом.

Будучи маленькими детьми, я и мой брат часто дразнили деда «шипучим гусём» из-за его хрипа. Он бегал за нами с хворостиной. Никогда, правда, не лупил. Пару раз я получил от него рукой по заднице. Не помню за что именно. Бабушка тогда мне сказала, что я в том сам виноват, и жалеть не стала. Нечего, мол, с ним связываться.

И у бабушки, и у деда уже не было своих зубов. У обоих протезы. Ночью они лежали на дне стаканов, заполненных, как тому положено, водой. Иногда они забывали их вставить в рот, и я с ужасом любовался этим зрелищем по утрам. Нет, они не были для меня искусственными!

Раз в неделю дед ходил в баню. Иногда брал меня с собой. В бане было много калек. Шлейф далёкой войны. Я не любил туда ходить.

Отличительной чертой деда были до ужаса заточенные ножи. Он филигранно точил ими мои карандаши. Я тогда охотно рисовал.

В доме было много мышей. Дед ставил на них мышеловки. Бабушка ужасно брезговала этой необходимостью. Не могла даже видеть их трупы. Избавляться от мышиных тушек, просила деда. Тот бросал их в помойное ведро под умывальником. Это ведро служило мне туалетом. Я охотно писал на Микки Маусов. У деда и бабушки для этих дел были ночные горшки с крышками. Туалетом во дворе можно было пользоваться лишь летом. Со временем они оба сильно покосились и было страшно, при моём-то расшатанном вестибулярном аппарате, что вот-вот доски хрустнут, и я полечу вниз.

Несколько лет подряд бабушка заводила кур. Рубить им головы по осени приходилось также деду. Он ловил жертву, брал топор, клал трепещущуюся куру на топчан и рубил. Обезглавленное тело жило ещё долго, иногда даже в руках у бабушки, начавшей его ощипывать. Мне нравились только цыплята. Я покупал их сам — по пять копеек за штуку. На рубль выходило двадцать штук. До куриного возраста доживала лишь половина. Прочих воровали кошки.