Кукум

В моих воспоминаниях Альманда Симеон остается прежде всего очень душевной женщиной. Она часто улыбалась. Глаза ее блестели. Она была любопытной, была счастлива видеть нас – ее правнуков, родившихся в Альме, так далеко от нее.

Во время нашей поездки в Пуэнт-Блё, тогда местечко называлось еще так, кто-то сделал фотографию. Я узнаю на ней себя самого, улыбающегося из-за спин своих брата и кузена.

Мы все, вместе с моей матерью и бабушкой, обступили Альманду. Четыре поколения семьи Симеон смотрят в один объектив. Альманда держится прямо. На дворе весна. На ней длинные резиновые сапоги и та юбка из шершавой ткани, об которую она привычно чиркала спичкой, чтобы раскуривать трубку. Мы стоим у ее маленького домика рядом с железной дорогой. Сзади неподалеку можно различить дом священника – сейчас его давно снесли.

В прилегающей к дому мастерской самый младший сын Альманды – Жерар – в тот день был занят плетением великолепнейшей лодки из лыка, которая произвела на меня неизгладимое впечатление.

На фотографии бросаются в глаза светлые волосы моего младшего брата Николаса и нашего кузена Люка. Белокурость унаследована от Альманды. У моего брата Эрика и у меня самого волосы черные, как у Томаса. Овал лица, чувственные губы – это тоже от инну. Но мне нравится думать, что от нее мне в наследство досталась еще и страсть к книгам, а может быть, и дух авантюризма, который сослужил мне такую хорошую службу в моем журналистском ремесле, и глубокая привязанность к корням, погруженным в гумус и песок.

Многое в общине изменилось с тех пор, как было сделано это фото. В 1985 году название Пуэнт-Блё изменили на Маштейя-таш, что означает «Там, где вершина холма». Раны, оставленные колонизацией, понемногу заживают, но шрамы все равно очень заметны. Ничто, полагаю я, уже не сможет полностью изгладить их. Надо научиться жить с ними, и путь этот долог.

Маленький домик Альманды все еще стоит на том же месте, у подножия холма, рядом с железной дорогой, напротив озера. Проезжая через Маштейяташ, я каждый раз прихожу туда. Его обновили и расширили. Теперь там есть водопровод. Члены семьи все еще живут там.

Моя подруга и редактор Джоанна Гюэй однажды заметила: все то, что я написал, вращается вокруг одного – проблемы идентичности. Я так ее и не решил. Спрашиваю себя почему. Зачем без конца возвращаться к прошлому, к этому наследию?

Наверное, из-за той раны, что была причинена разрывом. Заставляя женщин, вышедших замуж за белого, покидать резервацию, «Закон об индейцах» старался их ассимилировать. Я и мои братья выросли в городе. Мы не выучили язык инну-эймун. Они выбелили наши нравы, но разве может кто-то забыть, кто он на самом деле?

Только не я.

Монреаль, 3 февраля 2019