Кукурузный мёд (сборник)

Лоринков, словно с недоумением глядя на затылок денщика, бросившегося целовать левую руку, выхватил палаш правой. Отойдя на шаг назад, рубанул что есть силы. Поглядел, как денщик уткнулся лицом в землю, словно на вечерний намаз. Отвернулся брезгливо от разрубленного затылка. Посмотрел на табличку, шевеля губами, потом бросил ее оземь.

Наступил, растоптал.

– Сергунька, Сергунька, – сказал он трупу, повышенному до ординарца.

– Вы, евреи, себя еще понапридумываете, – сказал он задумчиво.

– А мы, молдаване, и правда кончились, – сказал он грустно.

Вышел из лесу, побрел к холму у реки. Там остановился и огляделся. Шумел где-то внизу Днестр, усеянный отражениями звезд. Молдавская ночь – жирная, густая, словно вино, которое ренегат Лоринков, конечно же, помнил, – окутывала мир. Выглядел он сейчас совсем как до войны. Словно и не было Катастроф, резни, бойни, горя, бед… Ночь все спрятала, и выглядела сейчас Молдавия непривычно мирной, непривычно тихой, непривычно спокойной.

– Да, – сказал капитан.

Достал из кармана пистолет, украденный в штабе когда-то.

– Тайна кукурузного меда и правда уйдет в небытие… – сказал капитан.

–… вслед за последним молдаванином, – сказал он.

Но потом опустил руку и сидел над рекой до самого утра. Лишь когда звезды перестали отражаться в посветлевшем Днестре, штабс-капитан решился.

От выстрела над лесом взмыло воронье.

На своем поле и тыква ананас

Свою первую тыкву Санду помнил, как будто встретил ее вчера.

Ярко-оранжевая, свежая, похрустывающая от утренней изморози, покрывшей ее гладкие, блестящие, – лакированные словно – бока… Лежала она посреди огромного колхозного поля. Ну, уже не колхозного, конечно, но все равно в деревне Санду все его называли по старой привычке колхозным. В Молдавии ведь многое – саму Молдавию тоже – называли по-старой привычке прежними словами. Так что поле было колхозным.

И Санду, стоя посреди его, чувствовал легкое головокружение.

Ведь напротив сияла самая красивая тыква из всех, которые он когда либо видел. Гигантская красавица полутора метров высотой и в обхват взрослого человека, росла она здесь попечительством колхозного – да-да, по старой терминологии, – агронома Василаки. Тот, мечтая прославиться, специально покупал семена в Кишиневе и все лето дрожал над растущей рекордсменкой, замеряя ее показатели. Он даже в августе, когда наступили почему-то ранние заморозки – хотя почему «почему-то», бюллетень молдавской православной церкви объяснил, что это все за грехи, – разбил над своей ненаглядной тыквой палатку. И, чудила этакий, окуривал ее две недели кряду.

Будто с бабой носится, говорили в селе. И смеялись.

Сейчас, ранним ноябрьским утром, Санду не смеялся.

И даже в чем-то понял агронома. Тыква была такой… нездешней. Санду глянул на нее внимательно еще раз, а потом оглядел и поле. Было оно покрыто тыквами самых разных размеров, и круглыми, и плоскими, и продолговатыми, – как кувшины черножопых африканцев, которые прозябают в дикости в своей сраной Африке, как учил их на уроке православия единственный сельский учитель, священник отец Паисий, – и всех оттенков и цветов. Желтый, белый, серый, оранжевый… Поле завораживало. Но тыква-чемпионка завораживала еще больше. Она возвышалась посреди поля Подросток вспомнил, как агроном называл это свое чудо агрокультуры.

«Астра Девять Шесть Ноль Два» – так числилась в документах тыква рекордсменка, со дня на день ожидавшая из Кишинева специальной комиссии, которая измерит, оценит, и даст агроному Василаки приз, грамоту и всемирные почет, славу и уважение.

Астра Девять Шесть Ноль Два словно манила к себе Санду.

Парень, поправив на груди выпускную ленту – было ему уже 18 и он закончил третий, выпускной в Молдавии класс, – оглянулся. Слава Богу, никого на поле не было. Одноклассники перепились да перетрахались в сельской столовой, кто-то уже в отключке… А Санду, с детства паренек одинокий, убежал от них ото всех встречать рассвет сюда, на тыквенное поле.

Где сияла ему и улыбалась своими лощеными боками Астра Девять Шесть Ноль Два…

Санду вздохнул поглубже, вдохнул утренний морозный воздух родной Молдавии, и решился потрогать тыкву. Легкое касание не обмануло ожиданий юноши. Тыква не только глаз радовала.

Тыкву и потрогать было приятно.

То, что Санду сделал в дальнейшем, определило всю его жизнь, но почему он это сделал тогда, Санду и в старости объяснить бы не смог. Может, все дело было в глотке молдавского кислорода, пьянящего как молодое вино? Или в молодом вине, пьянившим как молдавский кислород? Или вдруг Астра Девять Ноль Шесть издала какие-то пассы, притянувшие к себе юношу? Санду не знал.

Он просто ключами от сарая сделал в тыкве дыру, быстро расстегнулся, и овладел Астрой Девять Ноль Шесть Два.

Она и внутри не обманула его ожиданий. Сладкая мякоть тыквы словно по Санду была шита! А легкий морозец, из-за которого мякоть Астры – да, Санду решил, что они уже достаточно близки, чтобы он называл ее неполным именем, – стала слегка хрустящей, лишь добавил пикантности этому их свиданию.