Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца

Я смеялся себе, что хочу идти вверх, а иду вниз, и такова наша «спецовская» жизнь, что вверх идти ни у кого не получается. Только вниз! В это время Хвостик вернулся с Сандрой и Ангелом. Они помогли мне подняться и вывели через какую-то дверь прямо на улицу. Было темно, сверкали звезды. Я уже понимал, что меня волокут в «спец», и стал упираться.

– Ну постойте же! – попросил – Они же поют… Вы слышите?

Сандра и остальные прислушались, но ничего не услышали.

– Ну вот же! – закричал я. – Там вдали, за рекой раздается порой… Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Голос лился с небес, словно скрипочка играла для меня и ангелы пели своими ангельскими голосами.

А потом я спал, я это точно помню. Это было уже в «спеце». И вдруг я увидел зеленый яркий луг в цветах, ромашках и колокольчиках, а прямо по нему, по мягкой тропке мы идем отрядом, взявшись за руки. Сверкает солнце, отблескивая зайчиком в реке, и все кругом сияет и переливается. А мы взмахиваем руками, вверх и вниз, в такт нашему шагу и нашему настроению, и поем, поем… Ах нет, это нельзя рассказать или спеть, такие голоса не выдумаешь, они только бывают в раннем детстве, в солнечный день, на цветастом, сверкающем на солнце лугу.

И только в детстве. Только в детстве!

Там вдали, за рекой
Раздается порой
Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку…
Это птичка поет
Под ракитовым кустом
Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку…

Наш луг огромен, как мир, и он так же прекрасен. В нем мы всех любим и все любят нас. И нет этой радости и любви конца. Как нет конца этому золотому дню.

Господи! Господи! Гос-по-ди!

Спасибо!

А куда же мы такие счастливые идем? Разве ты не помнишь? Ну, так я тебе скажу, и ты вспомнишь: это же родительский день! Ну? Ро-ди-тель-ский день! Ну? Ну?

Ага, дошло! Сейчас мы с прогулки вернемся домой, вместе с пионервожатой Любой, у которой золотой венок на голове, а нам скажут: «Приехали! Приехали!» И мы, как футболисты, ринемся к воротам, туда, где уже стоят на травке люди с сумками, и они нам издалека радостно, изо всех сил машут! Скорей!

Я вглядываюсь в них, даже глаза слезятся, но я никак не могу разобрать их лиц… Какие они? Мои родители? Мать? Отец? Вот-вот увижу! Скорей! Скорей!

Господи, ну помоги же! Помоги!

И просыпаюсь в слезах.

32

По дороге в школу Мотя меня спросил:

– Ты Корешка не видел?

– Вчера, – сказал я. – А сегодня я и тебя не разберу… Почему-то в глазах плывет.

Я хотел еще спросить: «Как же ты его потерял?» – но не решился. Мотя и так был расстроен.

На уроке Ужа, когда тот затеял читать своего Сабонеева под названием «Рыбы России. Жизнь и ловля (уженье) наших пресноводных рыб», Мотя поднял руку:

– А вопрос можно… Иван Иваныч?

Уж оторвался от книги:

– О чем вопрос, Кукушкин? – Он нас не помнит, но на всякий случай, чтобы не ошибиться, называет Кукушкиными. И, в общем, не ошибается.

– О военном деле.

Это так у нас урок называется: «Военное дело».

– Если по существу…

– По существу, Иван Иваныч. Вот в позапрошлом году мы ходили на стрельбище… учились стрелять!

– Ну? – нетерпеливо сказал Уж.

– А там вместо мишеней портреты врагов народа.

– Чьи? Чьи портреты? – переспросил Уж, напрягаясь.

Если бы он не стал спрашивать: «Чьи портреты?» – может, Мотя и проглотил бы их имена, и все прошло бы спокойно. Но Уж, как у нас говорят, сам подставился. И Мотя тут же назвал предателей: Тухачевского, Блюхера, Ежова… Кого-то еще.

– А я стрелял в Ежова! – крикнул громко Бесик.

– А я в Блюхера!

– А я в Берию!

– Врешь! Берия пока не изменник!

– А кто же изменник? Лысый, в очках!

– Может, Тимошенко?

– А Тимошенко разве изменник?

– Ну, их там правда много было… В нашем классе каждому дали по изменнику.

– Их не было! – спохватившись, быстро сказал директор.

– Предателей не было?

– Не было!

– Но мы же стреляли, Иван Иваныч… Значит, были…

– Были… – в панике произнес он. – Но нам ничего не известно!

– Вот я и хотел узнать, – настаивал Мотя, – что же известно? Где они сейчас?

– Нигде, – ответил Уж и мельком посмотрел на дверь.

– А их семьи где? У них же остались семьи?

– Не было семей… Ничего у них не было!

– И детей не было?

– И детей не было! Никого не было! – Ужа прямо-таки корчило от Мотиных вопросов. Он отвечал, а сам не сводил глаз с дверей, будто оттуда ждал помощи, а она не приходила.

А я вдруг подумал, что Мотя раньше таких вопросов не задавал. Он до нашего возвращения из Москвы был другой. Еще до вчерашнего дня рождения. Это его какая-то муха цеце укусила.

– Значит, детей у них не было? – Мотя бил в одну точку, как из винтовки на стрельбище. – Они все бездетные были? Или больные?

– Не помню! Не знаю! Ничего, ничего не было! – взволнованно бормотал Уж, сжимаясь, как от удара. – Это все ужасно! Ужасно! Не надо об этом!

На лице Ужа и точно застыл непробиваемый ужас. Даже стало его жалко. Мотя это понял и сел.