– Но ведь не один Грейндж уснул, – уточнил Бернард, – заснуло все, что было в радиусе мили вокруг.
– Но включая Грейндж! Лаборатория-то, вероятно, была главной целью! Должно быть, штуковина, которая устроила все это, не могла действовать на меньшую дистанцию, или эти люди – кто бы они там ни были – считали необходимым подстраховаться и заблокировать площадь побольше.
– Так считают в деревне? – спросил Бернард.
– Большинство – да, но есть варианты.
– Вот такие вещи меня интересуют. Они все относят на счет Грейнджа, не так ли?
– Конечно. А какая же еще может быть причина? Не Мидвич же?
– Ну, а если я скажу вам, что у меня есть основания считать, что Грейндж не имеет к делу ни малейшего отношения? И что наши очень тщательные расследования полностью это подтверждают?
– Тогда вся эта история оказывается полнейшей чепухой! – запротестовал я.
– Конечно, нет, если не считать несчастный случай видом чепухи.
– Несчастный случай? Ты говоришь о вынужденной посадке?
– Этого я не знаю. – Бернард пожал плечами. – Возможно, что случайность заключается в том, что Грейндж оказался там, где произошла посадка. Но я говорю о другом: почти все жители деревни подверглись странному и неизвестному воздействию. А теперь и вы, и все прочие считаете, что все кончилось и кануло в вечность без следа. Почему?
Мы с Джанет с удивлением уставились на Бернарда.
– Ну, – сказала она, – эта штука ведь возникла и исчезла, так почему бы и нет?
– Что ж, по-вашему, она просто прилетела, отдохнула и улетела, не оставив никаких последствий?
– Не знаю. Никакого видимого воздействия, кроме, разумеется, смертельных исходов, а сами погибшие, к счастью, тоже ничего не ощутили, – ответила Джанет.
– Никакого
Джанет чуть смягчилась:
– Вы хотите, чтобы мы или кто-то другой именно этим и занялись для вас? Чтоб искали и отмечали какие-то последствия облучения?
– Мне нужны надежные источники информации о Мидвиче в целом. Я хочу знать во всех деталях о том, как тут идут дела, для того, чтобы, если возникнет необходимость предпринять какие-то шаги, я знал все обстоятельства и мог бы в нужный момент действовать со знанием дела.
– Это звучит так, будто речь идет о помощи в случае несчастья, – сказала Джанет.
– В некотором роде это так и есть. Мне нужны регулярные отчеты о состоянии здоровья Мидвича, его разума и морали, чтобы я мог по-отцовски приглядывать за ним. Здесь нет ничего похожего на шпионаж. Мне нужны сведения, чтобы действовать в интересах Мидвича, когда это окажется необходимым.
С минуту Джанет смотрела ему прямо в глаза.
– Но все-таки вы чего-то боитесь, Бернард?
– Разве я стал бы делать вам такое предложение, если бы знал чего? – возразил он. – Я просто предпринимаю меры предосторожности. Мы не знаем, что это за штука и как она тикает. Мы не можем установить здесь карантин, не имея доказательств его необходимости. Но мы должны искать такие доказательства. Вы должны, во всяком случае. Итак, что скажете?
– Не знаю, – признался я. – Дай нам подумать денек-другой, и я тебе сообщу.
– Ладно, – согласился он. И мы заговорили о другом.
В течение нескольких последующих дней мы с Джанет не раз возвращались к этой проблеме. В позиции Джанет произошли заметные изменения.
– Что-то он недоговаривает, я просто уверена в этом, – говорила она.
– Но что именно?
Я не знал.
– Но ведь это совсем не то, что следить за каким-то определенным лицом?
Я соглашался.
– Ведь, по существу, это та же работа, которую делают чиновники социальной службы министерства здравоохранения, не так ли?
Довольно близко, думал я.
– Если мы не согласимся, он начнет искать кого-то другого. В нашей деревне я лично не знаю никого подходящего. А если он внедрит сюда чужака, это будет и плохо, и неэффективно, не правда ли?
Я тоже считал, что так оно и будет.
Поэтому, памятуя о стратегическом положении мисс Огл в почтовом отделении, я вместо телефонного звонка написал Бернарду, сообщив, что мы считаем дорогу к сотрудничеству открытой, если нас удовлетворят результаты обсуждения некоторых деталей. В ответе Бернарда предлагалось встретиться во время нашего очередного визита в Лондон. Письмо никак не свидетельствовало о спешке, оно просто выражало желание, чтобы мы держали ухо востро.