Кукушка

— Вот как? — Карл-баас поправил очки на носу и с новым выражением в глазах воззрился на девчонку. — Гм... Интересно. А кто у нас... э-э-э... папа?

— Мой отец моряк, вот! — объявила девочка. — Мой дедушка рассказывал, что папка плавал на огромных кораблях — у него их было три или даже десять! Он приплывал два раза в год и привозил моей маме деньги и подарки и всякие красивые штуки, а потом однажды уплыл далеко-далеко, в далёкую страну, уплыл и не вернулся. А мама осталась одна, а потом умерла от горячки. Я не хочу жить как она и умереть от горячки, я сама хочу плавать! Я уже знаю, как устроен корабль, я знаю, как находить путь по звёздам, я знаю много-много всего! Я хочу быть как он.

Карл-баас ошеломленно покачал головой, опять поправил очки и задумчиво уставился на догорающий костёр.

— Клянусь Пресвятой Девой, — наконец проговорил он, — если бы мне в Милане год назад кто-нибудь сказал, что где-то во Фландрии ко мне в сундук возьмёт и заберётся восьмилетняя девочка, которая захотела убежать из дому и стать моряком, я бы умер со смеху или прибил этого остряка на месте за такие шутки... Но скажи мне, дитя, объясни, почему из всех проезжих путников ты выбрала именно меня?

Октавия, кажется, впервые за весь вечер опустила глаза и заметно смутилась.

— А вы не будете смеяться, если я скажу?

— Обещаю, что не буду, — торжественно пообещал бородач и поднял руку: — Клянусь.

— Ну... — произнесла она, неловко комкая передник. — Ну... У вас же столько кукол...

И покраснела.

* * *

Ранним утром, до восхода солнца, в приоткрытые ворота бернардинского монастыря в Геймблахе въехала тележка, запряжённая ослом. На передке сидел и правил толстый малый в сером платье и дорожных сапогах, а на задке, среди мешков и сундуков, понурив голову, сидел монах из местной братии. Вслед за повозкой, в поводу ведя осёдланную лошадь, шёл высокий, сумрачного вида сухощавый человек с поджатыми губами. Одежды его были черны, дорожный плащ запачкан грязью. Поверх седла и сумок приторочен был тяжёлый длинный меч с тупым концом и зачехлённой крестовидной рукоятью. Двор полнился туманом, словно чаша — грязным молоком, было холодно и сыро, под ногами чавкало, от дыхания сгущался пар. Приехавших, как видно, ждали: два монаха вышли их встречать. Ещё один, по виду человек военный — желчный пучеглазый тип с неровно выбритым лицом, стоял и молча наблюдал за их прибытием, скрестив руки на груди. На нём был жёлтый, стёганый, немецкого кроя полукафтан с нашивками на рукаве, штаны, набитые, как дыни, и малиновый берет на восемь клиньев, который он сейчас надвинул на глаза. Всё было «Zerliauen und zerschnitten nach adeligen Sitten»[27], как это называли ландскнехты.

Животных распрягли и увели. Прибывший отбросил за спину капюшон, стащил берет с красным пером и оглядел обширный двор, толстые стены, башенки и массивные створки ворот, которые как раз в этот момент привратники закладывали тяжёлым брусом. Голова его оказалась наголо выбритой, на левой руке не хватало мизинца.

— Pax Vobiscum[28], — раздался голос за его спиной. — Вы — господин Людгер? Людгер Мисбах из Гарлебека, городской палач?

Бритоголовый обернулся и обнаружил у себя за спиной ещё одного монаха, терпеливо дожидавшегося ответа.

— Ja, — скрипучим голосом проговорил он, — это моё имя.

— Мне поручили вас встретить. Как вы доехали?

— Вполне хорошо. Благодарю вас, — холодно ответил он. Речь прибывшего монах понимал прекрасно. Вообще, монастыри собирали в своих стенах самую разношёрстную братию со всех концов Европы. Многие монахи были красноречивы на фламандском, французском и латинском языках, и если иногда случалось, что какой-нибудь монах «modice Htteratus»[29] не знает латыни, можно было надеяться, что он поймёт, если заговорить с ним по-французски.

— Padre guardian[30] встретится с вами после утренней трапезы, — сказал монах. — Комнаты для вас и вашего помощника приготовлены в странноприимном доме, если вы не возражаете. Там не слишком удобно, но вполне терпимо и тепло. Вы, наверное, устали в пути. Я попрошу нагреть воду в купальнях. Вам потребна какая-либо помощь?

— Nein, — покачал головой пришелец, — Благодарю. С помощником управимся. Где нам расположиться?

— Я покажу. Следуйте за мной. — Монах склонил голову. — Я здешний келарь, мое имя брат Гельмут. Если вам что-нибудь понадобится, разыщите меня или моего помощника, его зовут Арманд. Обычно я бываю в кладовых или в амбаре, а помощник... ну, он где-то там же. Спросите у кого-нибудь из братии или конверсов, они покажут.

Палач кивнул, сделал знак своему спутнику и зашагал за монахом. Стражник у порога пропустил их, проводил взглядом в спину, плюнул, переменил наклон с одной диагонали на другую и по новой привалился к косяку в проплешинах зелёной краски. Через минуту у него за спиной скрипнула дверца караульной комнаты. Зевая и почёсываясь, наружу вышел Санчес — босиком, зато в штанах с галуном и в жёлтой кожаной куртке, наброшенной поверх рубахи. В руке его был кисет.