Кукушка

Людям было хуже. За дорогой следил в основном Йост — он хорошо знал здешние места. Музыканты шли пешком и вяло переругивались, господин Карл Барба всё больше похрапывал, укрывшись в тени парусинового тента; ребятишки укрывались там же. Новичок — беловолосый дудочник, держался молча, будто размышлял о чём-то, и шагал размеренно, как заведённый механизм. Все предложения сесть в повозку он вежливо отклонял и продолжал идти, надвинув на глаза широкий замшевый берет, чтобы прикрыть от солнца белое лицо. Фриц часто (и всегда — неожиданно) ловил на себе его пристальный взгляд и спешно отворачивался; сердце у него начинало страшно колотиться, в горле становилось сухо. Почему — он сам не знал. Это не было испугом или смущением, просто его не оставляло странное чувство, что когда-то раньше, в прошлом, он уже видел эти синие глаза, но где и как — не вспоминалось. Он мучился этим вопросом два дня, пока его не осенило: этот ван Хорн чем-то походил… на травника Жугу. Совсем чуть-чуть — не голосом, не внешностью, не чертами лица, а именно взглядом, выражением глаз. Это было какое-то наваждение.

Продвигались гистрионы медленно — от одного колодца до другого, часто делали привал, а если попадался постоялый двор, то всячески тянули время, чтобы засидеться подольше. Вот и сейчас вся гоп-компания остановилась в маленькой корчме и, заказав кому чего, сидела в ожидании обеда. Они заметно продвинулись на север, здесь уже ощутимо пахло морем. Корчма была построена исключительно занятно: часть её уходила в старый и наполовину срытый холм или курган, откуда, прямо из травы, торчали дымовые трубы. Там же размещались погреба. Из-за этой хитрой планировки летом тут всегда была прохлада, молоко и пиво подавали в запотевших кружках, а зимой наверняка всегда было тепло. Где-то близко, видно, находились старые каменоломни, где добывали известняк; пол в питейном зале был посыпан мелом, мгновенно впитывавшим запахи и сырость. Это было бы приятно, если бы не так сильно пачкало ноги — лестницы и полы в комнатах на втором этаже были белыми, белая пыль витала в воздухе, от неё першило в горле и всегда хотелось пить, а ежели тебе встречался пьяница, его всегда можно было опознать по белым бокам, испачканным от падений под стол. Неподалёку находился колодец, так что недостатка в воде не было, а две деревни, малый тракт и Лейденский канал исправно поставляли корчме посетителей. Вдалеке, цепочкой, уходили на север песчаные дюны. Среди странников это место было известно как «Песколаз». Хозяйствовал здесь Хендрик Ян Зандконнинг[83]. Фриц нашёл это забавным.

Пока ждали обеда, закусывали устрицами — все музыканты оказались большими любителями этого деликатеса; они вооружились ножами и принялись за дело. Хозяин притаскивал сетку за сеткой, и плоские зеландские устрицы дюжинами исчезали в желудках бродячих артистов, приправленные солью, уксусом и оливковым маслом. Кукольник, Октавия и Фриц от остальных не отставали, и только Йост не проявил к дарам моря никакого интереса. Некоторое время в трактире раздавалось только щёлканье створок, хлюпанье, с которым путники высасывали сок, да сдержанное крепкое словцо, когда нож соскальзывал и резал пальцы. Пахло уксусом и мелом. Когда первый голод был утолён, непримиримые Феликс и Тойфель тут же заспорили, какие устрицы вкуснее: французские Prat Ar Couni, Brelon из Бретани, Marenne-Oleron с побережья Ла-Рошели или Gravettes d'Arcachon с их ореховым привкусом. Оба за время своих странствий перепробовали их неимоверное количество и в итоге сошлись на том, что местные зеландские если и не самые замечательные, то ни в чём не уступают французским и уж куда лучше дорчестерских или колчестерских.

— Говорят, в Парамарибо устриц столько, что там их ракушками улицы мостят, — сыто отдуваясь и удовлетворённо цыкая зубом, подвёл итог трапезе Тойфель.

— Иди ты! — вскинулся Феликс. — Быть того не может!

— Может, может. Они там на деревьях растут.

— Как на деревьях? Врёшь ты всё — не может быть такого. Где эта параба… мариба… а?

— В Суринаме, в Новом Свете.

— А… ну, там-то запросто. Хотя, наверное, всё равно враньё.

После закуски Кастус зачерпнул воды и отправился умываться на двор. Карл Барба вооружился ножом и стругал деревяшку, то и дело поправляя сползающие от пота очки. Йоста Фриц потерял из виду, исчез куда-то и ван Хорн. Дер Тойфель у окна возился со своим барабаном, Октавия сидела рядом — кулачки под подбородок, — болтала ногами и, как обычно, сыпала вопросами.

— Дядя Тойфель, а зачем вы эти верёвки тянете?

— Зачем тяну? Да чтоб настроить.

— Настроить? — Голубые бровки девочки от удивления нахмурились. — Как это — настроить? Разве барабан тоже надо настраивать?

— Конечно! Любой инструмент нуждается в настройке, — наставительно сказал дер Тойфель. — Слышишь?

И он легонько ударил пальцами. Барабан отозвался низким гулом. Октавия послушала и пожала плечиками.

— А у господина Карабаса тоже есть барабан, — сказала она, — и он его не настраивает, только стучит.

— Да ну?

— Правда-правда! Он у него лежит под куклами, в том сундуке.