Кукушка

Её тонкие, необычно сильные для женщины руки словно жили своей жизнью — хватали за рубашку, гладили, теребили. Травник не отвечал, не двигался, только молча глядел на неё — без вопроса, без мольбы, без вожделения… А небо светлело. Облака, подсвеченные снизу, блестели, словно чешуя макрели. Оглянувшись на восход, не получив ответа, девушка издала короткий отчаянный стон, приподнялась и дёрнула завязки на груди. Быстрым движением сбросила куртку, яростно вырвав из рукава сперва одну руку, потом другую, и потянула через голову рубашку. Обнажились плоский живот и маленькие груди, между которых на шнурке висел наконечник от арбалетного болта. Она вся дрожала, и отнюдь не холод был тому причиной. Не говоря ни слова, травник приподнялся и помог ей высвободиться из тесных зелёных рейтуз, ещё мгновение потратил, чтобы снять свою рубашку, затем так же молча обнял её и привлёк к себе.

— Какие у тебя глаза… — тихо выдохнула она. — Боже… какие глаза…

Зерги выгнулась, дышала мелко, быстро; на травника она почти не смотрела — в разрезе век виднелись лишь полосочки белков. Губы её были жаркими, как огонь. Жуга не стал сопротивляться и отдался на волю течения. Они слились, но то была, скорее, не любовь, а сдавленная битва двух измученных людей, отчаянная, страстная попытка поскорей, любой ценой достичь покоя и небытия, пустая радость, отголосок смутного желания быть вместе, и не важно, с кем. Это больше походило на схватку двух зверей — они метались, загребали землю, перекатывались в зарослях петушьей лапы и куриной слепоты, скулили, были сверху, снизу, кусались, царапались; спины у обоих были в кровь исполосованы травой. Звёзды побледнели и успели исчезнуть, когда оба без сил рухнули на землю и замерли, тяжело дыша.

Вокруг была картина разрушения: трава помята, одеяла скомкались, одежда разбросана, рубашки — чёрная и белоснежная — смешались, словно сброшенная кожа, и переплелись друг с другом.

— Спасибо… — еле выдохнула Зерги и ощупью потянула к себе одеяло. — Ох какое же тебе спасибо… Бог мой, как мне было плохо… и как стало хорошо! Ты только прости меня. Пожалуйста, прости. Я не могла иначе, я, наверное, с ума б сошла, айе. Ты не поверишь, Жуга, но я… Жуга?

— Жуга?

Травник не ответил.

Зерги тихо коснулась его щеки и отдёрнула руку, будто обожглась. Укусила себя за палец, посмотрела на восток, уже алевший во всю ширь, и снова повернулась к травнику.

— Прости, лисёнок, — тихо сказала она. — Я хотела помочь, и я тебе помогу. Не знаю, что ты задумал, но я помогу. Может, и не надо, но я это сделаю. Айе.

Когда через минуту или две крик хищной птицы взрезал тишину, травник не открыл глаз и потому не видел, как пернатый хищник устремился в небо и исчез, превратившись в маленькую точку. Потом исчезла и она. И когда белый волк завыл в щебечущей птичьими голосами стылости летнего утра, он тоже не пошевелился.

Он спал.

* * *

Вечерний Эмден походил на огромную собаку, которая лакала воду из реки, положив две каменные лапы по обе стороны залива. В устье реки было темно от кораблей и лодок; причалов на всех не хватало, многие суда стояли на рейде, ожидая своей очереди на погрузку и разгрузку, многочисленные лихтеры сновали туда-сюда. Однако тяжёлый кнорр — норманнский парусник старой постройки — это не остановило: он как шёл полным ходом, так и продолжал идти. Фиш-гукеры и шлюпки прыскали с его пути, как пескари от щуки. Весь его мирный вид и отсутствие на палубе бомбард и кулеврин никого не могли обмануть — то был корабль-агрессор, родич скандинавских драккаров, три века наводивших ужас на Европу; он только символически считался торговым. Один силуэт его уже заставлял зеландские сердца сжиматься от предчувствия беды. Причалы ему были не нужны. Гребцы не убирали вёсла, пока кнорр не врезался в пологий берег и с наждачным шорохом не лёг на песок плоским днищем, чуть крепясь на левый борт.

Яльмар Эльдьяурсон спрыгнул на землю, не замочив ног, поскользнулся, устоял и зашагал вперёд, мимо длинного ряда причалов, даже не оглядываясь, идут ли за ним его спутники. И они шли.

Было жарко. Солнце пекло во весь дух, редкие облачка обходили его стороной, лёгкий ветерок, дувший с моря, тоже не приносил облегчения.

В первой же таверне, у которой вместо вывески над входом висело нечто жестяное, напоминающее клёпаный гроб, норманны вызвали переполох. Девчонки прислужницы забегали, половина посетителей подхватила свои плащи и шляпы и поспешила убраться, вторая половина настороженно притихла. Впрочем, и они ушли, как только прикончили свою выпивку. Хозяин, однако, удивления не выказал. Трубка, цветастый шейный платок, шкиперская борода, матросские бушлат и штаны с ремнём и медной пряжкой в виде птичьей головы — всё выдавало в нём старого морского волка, видавшего и не такое.

— Господам варягам моё почтение, — чуть кивнув, поприветствовал он вошедших, вынул трубку изо рта и выдохнул клуб дыма размером с собственную голову. — Вам, конечно, пива?

— Можно и пива, — кивнул Яльмар. — Но мы, вообще-то, не за этим.