Кукушка

«Надо поменьше думать об этом!» — решила она, и с дочкой на руках направилась во внутренний дворик, в маленький голландский сад с застеклённой оранжереей, где белый посох травника, воткнутый в землю, дал первые побеги.

«У меня есть гнездо, — с улыбкой подумала она. — И я знаю, куда лечу!»

Она шла, и строки нового стихотворения словно сами собой слагались у неё в голове. Подобное стало происходить с ней всё чаще. Видимо, дыхание Бездны Снов — предвечный ледяной огонь, который опаляет души поэтов, пророков и мечтателей, затронул и девушку тоже. Но это было всё, что она вынесла оттуда, и о том она не говорила никому, поелику не подобает женщине писать стихи.

А если разобраться, то она и не писала их, а только думала:

Я ветер, что несёт осенние дожди,
Я отсвет фонаря, я шум прибоя.
Пускай идут года, ты только жди,
И я приду. Приду, чтоб быть с тобою.
Я лёд, я стылое дыхание зимы,
Я искры на снегу, огонь в камине.
Ты только помни: будем вместе мы,
Не верь тому, что нет меня в помине.
Я тихий перезвон весенних ручейков,
Я талая вода, я запахи сирени.
Придёт пора, я вырвусь из оков —
Я не погиб, я лишь уснул на время.
Я лето, жаркий полдень солнечного дня,
Я пенье птиц, я бурные пороги.
Ты только верь, ты только жди меня.
Я далеко, но я уже в дороге.
Год кружит карусель, но ты не торопись;
Ты не напрасно ждёшь и дни считаешь.
Я здесь, с тобой, ты только оглянись,
Ты оглянись — и ты меня узнаешь…

…А травник тоже шёл по улице, наступая на собственную тень, щурился на мартовское солнце в лужах, и подбитые гвоздями каблуки его стучали по оттаявшей голландской мостовой. С крыш капало. Университетский квартал давно проснулся, все спешили на занятия. Знакомые студенты здоровались с ним, незнакомые косились и на всякий случай тоже раскланивались, Жуга кивал им в ответ. Народу пока было мало: не так уж много времени прошло после осады, город не успел привыкнуть к мирной жизни, но всю зиму горожане и приезжие мастера строили и подновляли здания, а желающие учиться — по одному, по двое — ехали сюда со всех концов свободной Голландии.

Жуга перешёл по мосту через маленький канал, остановился перед трёхэтажным строением красного кирпича. Здание было совершенно новым, сияло целенькими стёклами; на стенах ни щербинки от пули, ни следа от удара ядром.

Здесь помещался медицинский факультет Лейденского университета.

Жуга помешкал в нерешительности возле входа и вошёл. На мгновение задержал взгляд на двери, над которой в камне было выбито: «Hie locus est, ubi mors gaudet succurrere vitae», и по лестнице поднялся на второй этаж, в аудиторию, откуда доносился негромкий гул голосов, сразу смолкший при его появлении. Травник поднялся на кафедру и оглядел собравшихся. Было их почти два десятка — он видел их на зачислении, беседовал с каждым, а списки и сейчас держал в руках, но всё равно никак не мог привыкнуть к своей новой роли.

Высокий парень в очках на длинном носу шагнул ему навстречу и отвесил поклон:

— Все готово, господин Лис.

— Очень хорошо, Бенедикт. — Жуга кивнул. — В таком разе приступим к занятиям. — Он выпрямился. — Итак, добрый день, господа студенты! Позвольте именовать вас так, ибо вы были экзаменованы и признаны достойными учиться в нашем университете, который, я уверен, вскоре снискает себе всемирную славу. Вам выпала честь стать его первыми студентами, так сказать, in statu nascendi[117]. Вы выбрали для себя нелёгкую стезю. Позвольте представиться: моё имя — Якоб Фукс, и я буду преподавать вам искусство траволечения и составления лекарственных смесей. Не стану спорить с тем, что chirurgiae effectus inter omnes medicinae partes evidentissimus[118], но я придерживаюсь мнения, что хирургии отведена роль ultima ratio — последнего средства. В остальных же случаях медикаментозное вмешательство не менее действенно и гораздо более щадяще. Целебная сила трав и растений…

— Но ведь говорят: «Contra vim mortis non est medicamen in hortis»[119], — подал реплику с места один из студентов — невысокого роста полноватый молодой человек с пушком на щеках и пробивающимися усиками. — Зачем травы, когда chirurgus curat manu armata[120]?

— Chirurgus mente prius et oculis agat, quam armata manu[121], — парировал Жуга. Он хмурился, хотя в глазах его плясали озорные чёртики. — Напомните мне ваше имя, любезнейший, — попросил он.

— Кристофель Монс. Я из Болсварда.