Кукушка

Смотрю в окно на голое, стонущее дерево и в который раз пытаюсь осознать свое состояние. Меня словно по ошибке положили не на то место; я понятия не имею, где нахожусь. Даже тело свое не узнаю. На левом запястье глубокие порезы. Правую руку, живот и бедро словно окунули в красную краску. Сморщенная шелушащаяся кожа покрыта рубцами. И все же я постепенно привыкаю к этим стенам. Знаю, например, что сейчас одиннадцать утра – в коридоре слышны шаги Скрипухи. Она крайне пунктуальна. Вряд ли я здесь долго, хотя могу и ошибаться. Дни похожи друг на друга. Скрипуха полагает, что по утрам я ничего не делаю, но вообще-то я концентрируюсь. Сегодня за окном бушует ветер – даже погода не может определиться и без конца меняет планы. Мое внимание, однако, предельно сосредоточено. Я изучаю листик на дереве. Занимаюсь этим с тех пор, как попала сюда. Он висит на самой макушке. Сад идет под уклон вниз, к речке, – так мне сказали. Говорю «речке», хотя, скорее всего, это замусоренный ручей. Лондон, как-никак… Одинокий листок бешено трепещет; по какой-то неизвестной причине он держится за жизнь, несмотря на очевидную бесперспективность этой затеи. Не перестаю восхищаться его храбростью.

Скрип-поскрип, стук-постук. Она уже рядом. Не могу оторвать взгляд от листка; боюсь, что он только того и ждет, чтобы отпустить ветку. Иногда по ночам так тревожусь, что встаю с постели, поднимаю жалюзи и ищу его глазами в оранжевом свете уличного фонаря за забором.

Скрипуха отпирает дверь, машинально стучит и, не дожидаясь ответа, входит. Мне плевать. Я могу делать перед ней что угодно. У нее добротные туфли на каучуковой подошве, она давно уже принесла элегантность в жертву комфорту. Скрипит тележка на колесиках. Скрипуха останавливается передо мной, и я вынуждена оторвать взгляд от дерева. Сегодня она особенно непривлекательна: лоб весь в буграх и пятнах, на опущенном уголке рта – простудка.

– Доброе утро, – невесело произносит она, протягивая лекарство и наливая воды из казенного пластмассового кувшина, который когда-то был прозрачным, а теперь покрыт изнутри серой пленкой.

Вода тепловатая и отдает пластиком. Глотаю таблетки.

– Больно, – замечаю я, с трудом узнавая собственный голос, такой он сиплый.

– Естественно, Конни.

Она стоит, я сижу. Моя голова на уровне ее плеч. Под мышками на голубой униформе темнеют пятна пота. Я сама известный потельщик и даю совет.

– «Перспирекс», для тех, у кого обильное потоотделение. Продается в аптеке. Попробуйте – помогает.

Она мало обращает внимание на то, что я говорю, а сейчас еще и пробегает краем глаза «Дейли мейл» на тележке. Ей не разрешено давать мне газеты.

– С какой стати я буду следовать вашим советам, Констанс? Кто из нас вечером возвращается домой, я или вы?

Хамка.

– Нельзя так разговаривать с посетителями.

– Вы не посетитель, – отвечает она не без сочувствия и протягивает мне две голубые таблетки.

Читает передовую статью под фотографией террориста с косматой бородой. А может, не террориста, а кинозвезды. Удивляюсь популярности образа религиозного фанатика. С каких это пор стало модным взрывать людей? Говорю точь-в-точь как мама.

– Кто-нибудь приведет ко мне мать?

– Вам не надоело прикидываться? – отвечает она, поднимая глаза.

Потом что-то вспоминает, наклоняется, до предела растягивая толстыми ляжками полиэстер брюк, и извлекает с нижней полки тележки хлипкий старенький ноутбук. Неодобрительно вздыхает и кладет рядом со мной на стол.

– Доктор Робинсон просила передать. Батарея заряжена.

Гадаю, получится ли выйти в Интернет.

– Интернета нет, – угадывает она мои мысли.

Любит высосать последний воздух из обрывков парусов.

– Значит, обойдемся без ослиного порно!

Настроение у меня выше среднего.

Скрипуха показывает зубы. Не улыбка, а оскал. В который раз отмечаю, что зубы у нее очень приличные. Немного скошены внутрь, как у акулы. Потом вспоминаю, что я у нее на плохом счету.