Кулибин

Другой зал был превращен в зимний сад. Лавровые, померанцевые и миртовые деревья, извилистые песчаные дорожки, зеленые холмы, прозрачные водоемы, в которых резвились золотые и серебристые рыбки, аромат растений создавали иллюзию лета. Воздух оглашался пением птиц. В саду был устроен грот, убранный зеркалами, с мраморной купальнею внутри; на ступенях возвышался сквозной алтарь с восемью колоннами. Алтарь был украшен яшмовыми часами, лампадами, венками и гирляндами цветов. Среди колонн алтаря, на порфировом подножье стояла мраморная статуя царицы. На зеленом лугу, в глубине этого фантастического сада высилась пирамида, вызолоченная Кулибиным. Она была украшена гранеными венцами и цепочками из разных прозрачных каменьев, составлявших имя царицы. В этом саду дано было сочетание разных климатов и времен года.

Рядом с первым залом для танцующих стоял сделанный Кулибиным слон-автомат, украшенный жемчужной бахромой, алмазами, изумрудами и рубинами. Он ворочал хоботом, а сидевший на нем великолепно одетый персиянин, тоже автомат, ударял в колокол.

Сто тысяч лампад освещали дом Потемкина. Карнизы, окна, простенки усыпаны были кристальными шарами. Огромные люстры и кулибинские фонари умножали блеск. Казалось, все пылало в огне. Всюду сверкали яркие звезды или удивительные радуги из рубинов, изумрудов, яхонтов и топазов, а отражение их в бесчисленных зеркалах и хрустальных пирамидах делали это зрелище поистине волшебным. С хоров, уставленных драгоценными китайскими сосудами, раздался под пушечные выстрелы гимн, сочиненный Державиным:

Гром победы раздавайся!
Веселися, храбрый Росс!

В парке, переполненном посторонней публикой, были зажжены «увеселительные» огни. Пруды покрылись судами, прекрасно иллюминированными. Рощи и аллеи были залиты светом кулибинских фонарей. Голоса песельников и звуки рогов оглашали ночь. По данному Потемкиным знаку картина изменилась, и появились сотни накрытых столов.

Подобные — хотя и менее пышные — празднества составляли привычное времяпрепровождение вельмож и двора. «Вся политика Екатерины, — замечает Ключевский, — была системой нарядных фасадов с неопрятными задворками»[68].

И действительно, «блестящий» двор Екатерины был полон самых грязных интриг и казался величественным только для постороннего наблюдателя. Сам Державин, воспевший «Фелицу» в многочисленных одах, с горечью отмечал в «Записках», что «издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими и даже низкими»[69].

Если от дворцовых интриг страдали даже такие влиятельные лица, как Державин, то что же приходилось терпеть беззащитным людям, вроде Кулибина. На починку потемкинских часов с павлином Кулибин израсходовал личные деньги. Державин, который благоволил к Кулибину, высоко ценя его талант, взялся сам за хлопоты и через голову академического начальства, то есть помимо директора, княгини Дашковой, исходатайствовал изобретателю у царицы прибавку жалованья. Вот текст указа:

«Степан Федорович. Механику Кулибину к получаемым им от Академии Наук тремстам рублям и казенной квартире повелеваем из кабинета нашего производить по девятисот рублей в год жалования. Пребываем вам благосклонны Екатерина.

30 марта 1792 г. С.-Петербург».

Дашкова была взбешена.

Надо знать характер этой женщины, чтобы судить о силе ее негодования. Сестра фаворитки Петра III, дама честолюбивая, властная, беспокойная и энергичная, шестнадцати лет уже участвовавшая в заговоре, тридцати восьми лет ставшая во главе двух академий, с умом более разносторонним и широким, чем глубоким и сильным, с характером исключительно твердым, но в общежитии совершенно невыносимым, Дашкова хотела быть первою после Екатерины и даже, как утверждает Державин, желала заседать в сенате. Она стояла во главе Академии наук десять лет, считала себя столпом российской науки и начальницей всех ученых.

С Кулибиным у нее были личные счеты. Она третировала его за то, что он не оказал ей какой-то мелкой услуги. А тут смели испросить подчиненному награду без ее ведома, к тому же человеку, ей лично неприятному. Входить в общение с царицей по делам Академии она считала своей монополией. И вот она идет на разрыв с Державиным, грубит ему и учиняет скандал, который всем становится известен.

В своих «Записках» Державин так описывает этот эпизод (изложение он ведет от третьего лица):