Куликовская битва

Настасья подняла голову и встретилась глазами с Бизбике, сидевшей напротив нее.

— Скажи, сколько воинов в тумене? — неожиданно спросила Настасья.

Строгие, чуть раскосые очи Бизбике наполнились недоумением, ее черные, красиво изогнутые брови чуть поднялись кверху, выражая удивление.

— Тумен — это десять тысяч всадников, — сказала Бизбике. — Почему ты об этом спрашиваешь, моя дорогая?

— Твой отец — темник, — уклончиво ответила Настасья, — значит, у него под началом десять тысяч воинов. Так?

— Да, — кивнула Бизбике.

— Мамай тоже темник, но у него гораздо больше войск, — продолжила Настасья. — Почему?

— Не знаю. — Бизбике пожала плечами. — Наверно, потому, что Мамай не просто военачальник. Он еще считается блюстителем ханского трона.

— Мухаммед-Булак боится и опасается Мамая, — заметила Настасья, понизив голос. — Он подговаривает твоего отца убить его. Я сама слышала это.

Бизбике побледнела и чуть не выронила хур, который держала в руках.

— Если мой отец пойдет на это, то он непременно погибнет! — воскликнула она. — А вместе с ним погибну и я. Мухаммед-Булак не мог сам решиться на такое, наверняка его подбивают на это улусные эмиры! Уверена, тут не обошлось без Коктая, который всюду сует свой нос!

Настасья сочувственно кивала головой в белой накидке, а сама думала о своем. Ей вспомнилось, как однажды княжеский тиун в разговоре с ее отцом, у которого он подковывал своего коня, упомянул о том, что население Серпухова увеличилось до шести тысяч человек.

«Выходит, у Мамая воинов в десять раз больше, чем жителей в Серпухове, — размышляла Настасья. — Причем весной Мамай собирается набрать еще сорок тысяч войска! А московский князь небось и не ведает, какая силища в Орде против него собирается!»

И опять, уже в который раз, Настасью посетила мысль о побеге из постылой неволи.

Глава девятая Неожиданная встреча

Смуглые гибкие девушки плясали в нарядах легких и ярких, как лепестки цветов.

Позванивая бубенчиками, припаянными к браслетам на запястьях и щиколотках, танцовщицы то стремительно летели одна за другой в цветистом хороводе, то замирали на месте попарно, и тогда движения их рук, повороты их пленительных лиц, движения подведенных черной тушью глаз вели наполненный глубоким смыслом рассказ языком пластики о томной любви и стоящих на ее пути препятствиях. Этих танцовщиц доставили ко двору Мухаммед-Булака из далекого Гургана.

Непривычные к здешним холодам, девушки долго болели. Ханские лекари приложили немало усилий, чтобы поставить их на ноги. И вот сегодня, за полуденной трапезой, Мухаммед-Булак наконец-то увидел воочию этих полунагих богинь, в дивном танце которых проглядывались отблески того далекого мира, о котором в Сарае ходило так много слухов, один красочнее другого.

На танец невольно засмотрелись все, кто был в трапезной в этот час: евнухи, лекари, наложницы и сам хан. Настасья наблюдала за танцем гурганок, положив голову на плечо сидевшей рядом с нею Лейлы. Прошедшую ночь Настасья провела на ложе с ханом, поэтому сегодняшнее утро она встретила невыспавшейся. Лейла тоже постоянно клевала носом, поскольку ей пришлось ублажать Мухаммед-Булака с утра и до обеда. Евнухи подняли персиянку очень рано, чтобы отправить ее в объятия хана помытой, причесанной и умащенной благовониями.

Едва танец закончился и гурганки быстрой вереницей удалились из трапезной, перед ханом возник гонец с кожаным мешком в руках.

— Подарок от эмира Бетсабулы, повелитель, — сказал воин.

Шагнув к столу с яствами, гонец развязал мешок и вытряхнул его содержимое прямо в блюдо с горячей лапшой, залитой чесночной подливкой с перцем.

Среди ханской свиты прозвучал хор испуганных возгласов. Евнухи и служанки в едином порыве подались прочь от стола: там, на дымящейся теплым паром лапше, лежала голова человека с открытым ртом и вытаращенными в ужасе глазами. Это была голова эмира Коктая.

Не вдаваясь в объяснения, посланец Бетсабулы быстрым шагом вышел из трапезной.

Мухаммед-Булак затрясся от страха и завопил, чтобы к нему немедля вызвали дворецкого и кого-нибудь из улусных эмиров. Поднялась суматоха. Кто-то из евнухов кинулся выполнять повеление хана. Кто-то пытался его успокоить. Лекари велели музыкантам играть что-нибудь веселое, а блюдо с отрубленной головой засунули под стол.

Наложницы бросились было наутек, но в дверях столкнулись с отрядом воинов, которые были явно не из числа ханских телохранителей. Воины шли, тесня друг друга, в руках у них были обнаженные сабли и короткие копья. От них исходил запах железа, отсыревшей кожи и лошадиного пота. Их шлемы были украшены пучками конских волос.

Рабыням пришлось отбежать в сторону, чтобы не напороться на острия клинков и копий.

Воинский отряд заполнил почти всю трапезную, расположившись полукругом перед столом, за которым полулежал побелевший от страха Мухаммед-Булак.

— Я — чингисид! Я — хан! — дрожащим голосом выкрикивал Мухаммед-Булак в воцарившейся гнетущей тишине. — Меня нельзя убивать! Нельзя!..