Кулинар

Андреа нельзя было сдаваться так быстро. Она чувствовала себя виноватой перед Мараваном. Если б не она, тамилец по-прежнему работал бы у Хувилера. Да и разрыв с Эстер произошёл по её оплошности.

Андреа положила буклеты на пол, поплотнее укуталась в шаль и погрузилась в размышления о восстановлении «Пищи любви».

Неожиданный звонок от Маравана расставил всё по своим местам.

За день до этого Мараван, в шарфе и меховой шапке, пил чай за столиком буфета на Центральном вокзале. Перед ним лежала непрочитанная воскресная газета, в которую он вложил конверт с тремя тысячами франков в крупных купюрах. Это всё, что осталось от его доли в прибыли «Пищи любви».

Вчера Мараван узнал, что его сестра получила письмо от Улагу. Мальчик сообщал, что он примкнул к «тамильским тиграм», чтобы бороться за свободу и справедливость в своей стране. Почерк был его, заметила сестра, но Улагу писал как будто под чью-то диктовку.

Наконец Мараван увидел Теварама. Тот направлялся к нему, пробиваясь сквозь толпу отъезжающих, ожидающих и праздношатающихся. Рядом с ним шёл молчаливый Ратинам.

Поздоровавшись, тамильцы встали за столик Маравана. Ни один из них ничего не взял себе в буфете.

Мараван показал на газету. Теварам подвинул её к себе, приподнял, нащупав конверт, и, не заглядывая в него, пересчитал купюры. Потом одобрительно поднял брови и сказал:

— Ваши братья и сёстры на родине будут вам благодарны.

Мараван сделал глоток чая.

— Может, и они кое-чем смогут мне помочь?

— Они сражаются за вас, — ответил Теварам.

— У меня есть племянник, — сказал Мараван, не обращая внимания на его слова. — Он примкнул к освободительному движению, но ему нет ещё и пятнадцати.

— В наших рядах много храбрых молодых людей.

— Но он ещё ребёнок.

Теварам и Ратинам обменялись взглядами.

— Я хотел бы и дальше поддерживать вашу борьбу, — заметил Мараван.

Тамильцы снова переглянулись.

— И как его зовут? — спросил Ратинам.

Мараван назвал имя. Ратинам что-то записал в своём блокноте.

— Спасибо, — сказал Мараван.

— Я всего лишь записал имя вашего племянника, — ответил Ратинам.

После этой встречи Мараван позвонил Андреа.

Он не был уверен, что Теварам и Ратинам могут повлиять на судьбу Улагу, но знал, что у ТОТИ длинные руки. Ходили слухи о работающих в Швейцарии тамильцах, «щедрость» которых по отношению к «тиграм» поддерживалась неприкрытыми угрозами в адрес их оставшихся на родине семей. Логично предположить, что ТОТИ имела возможность не только расправляться с людьми, но и спасать их на таком расстоянии.

Так или иначе, другого выхода Мараван не видел. Каким бы ничтожным ни казался ему шанс спасти Улагу, он должен был за него ухватиться, а это стоило денег. Больших, чем те, которые он зарабатывал сейчас.

В гостиной пахло мазутом. Маравану давно было пора зажечь масляную печь.

Сейчас он, босиком и в одном саронге, стоял на коленях возле своего домашнего алтаря и совершал пуджу. Несмотря на холод, сегодня он молился дольше обычного. Мараван просил богиню помочь Улагу и натолкнуть его самого на правильное решение.

Закончив, он обнаружил, что крышка бака в печи отошла и пол топливной камеры залит маслом. Преодолев отвращение, Мараван промокнул жидкость туалетной бумагой. По квартире пошёл нефтяной запах. Мараван зажёг печь, потом открыл окно и пошёл в ванную. После длительного душа тамилец тепло оделся, заварил чай и закрыл окна.

Мараван пододвинул стул к печи, сел, прижимая к своей кожаной куртке горячую чашку и не спуская глаз со всё ещё горящего фитиля дипама, и задумался.

Разумеется, то, что он хотел сделать, противоречило его культуре, религии, воспитанию и убеждениям. Но он находился не на Шри-Ланке, а в чужой стране. Здесь нельзя было жить как дома.

Сколько женщин его диаспоры устраивалось на службу, хотя долг предписывал им вести домашнее хозяйство и воспитывать детей, передавая им традиции и религиозные обычаи? Жизнь заставляла тамилок добывать деньги.

А сколько иммигрантов и беженцев выполняли здесь работы, унизительные для своей касты: посудомоек, горничных и сиделок? В большинстве случаев они просто не имели другой возможности прокормиться.

Для скольких индусов выходным днём стало воскресенье вместо пятницы, как положено? И всё по той же причине.

Так почему же Мараван не может пойти против традиции, если жизнь в изгнании его к тому вынуждает?

Он подошёл к телефону и набрал номер Андреа.

— Как дела? — первым делом спросил тамилец, когда она взяла трубку.

— Честно говоря, не очень, — отвечала девушка спустя некоторое время. — До сих пор всё те же три заказа.

Мараван замолчал.

— Я думаю, что сейчас согласился бы, — сказал он наконец.

— На что?

— На «нечто непристойное».

Андреа сразу поняла его, но на всякий случай решила уточнить.

— Что ты имеешь в виду?

Мараван опять задумался.

— Если снова позвонит тот тип, насчёт «эротического ужина», — ответил он, выдержав паузу, — можешь на меня рассчитывать.

— Хорошо, я учту, — сказала Андреа. — Что-нибудь ещё?

— Нет, это всё.

Как только Мараван положил трубку, Андреа принялась искать номер того самого мужчины. На всякий случай она его сохранила.