Культ некомпетентности

Аристотель часто задавался вопросом о «выдающемся человеке». Выдающаяся личность, по его словам, отличается от человека толпы, как красота — от уродства, как прекрасная картина — от реальности, хотя и в реальном мире отголоски прекрасного присутствуют. «Действительно ли у всякого народа разница между толпой и малым числом людей незаурядных всегда одинакова? Вряд ли, но это и неважно. Наше наблюдение всё равно справедливо [независимо от того, есть разница или нет]. Тогда насколько оно поможет разрешить проблему: какою властью должно быть наделено подавляющее большинство народа? Открыть ли ему доступ к высшим должностям? Но тогда возникает опасность, что из-за своей непорядочности его представители будут творить несправедливость, а по недостатку знаний — ошибки. Полностью же закрыть ему доступ к власти — значит нажить для государства массу врагов. Остается дать ему возможность участвовать в обсуждениях... Именно поэтому Солон...[8] Однако каждый отдельный представитель большинства на здравое суждение не способен».

Неудобен для демократий не только «выдающийся человек», неудобна любая сильная личность, любое сильное сообщество, которое находится вне государственного влияния, не под надзором органов управления.

Если вспомнить, что Аристотель приравнял демократию в её крайней форме к тирании, интересным покажется, как он вкратце представляет средства тирании: «подавлять тех, кто превосходит других какими-либо качествами, обрекать на смерть людей благородных, не позволять ни совместных трапез, ни собраний единомышленников, ни обучения [кроме навязанного государством], ничего подобного, воздерживаться от обычаев, порождающих величие души и доверие, не мириться с тем, чтобы люди вместе проводили досуг — и пусть граждане меньше знают друг друга». Выводы, которые делает Аристотель, носят лмч«ост«о-аристократический характер: «Идеальное государство вызывает у нас одно достаточно неприятное затруднение. Что делать, если кто-то обладает ярко выраженным превосходством над другими не в таких обычных вещах, как сила, богатство, число сторонников, а в добродетели? Нельзя же его из-за этого изгонять из государства. Но нельзя и заставлять подчиняться большинству. Это всё равно что покушаться на власть Юпитера. Остается одно: пусть все с готовностью согласятся повиноваться ему, что кажется вполне естественным, и пусть поклянутся и впредь предоставлять бразды правления ему подобным». Однако, объективно разбирая самые различные формы государственной власти, Аристотель делает другой вывод. Нам еще представится возможность затронуть его в своем изложении.

Из новых авторов упомянем Руссо, справедливо утверждавшего, что он не демократ, ведь под демократией он понимал режим в Афинах, режим прямого народного правления, которое он считал нежелательным. В своем «Общественном договоре» Руссо, несмотря на некоторые противоречия и недомолвки, показал ясную общую схему демократического правления в том виде, в каком мы понимаем его сегодня. Не берусь, однако, утверждать, демократ ли он в строгом смысле слова, так как не совсем понятно, кого он подразумевает под гражданами — всех жителей государства или определенный, пусть и самый многочисленный, класс общества. Руссо больше, чем кто-либо ещё, говорил, правда, не собственно о влиянии демократических идей на нравы, а о согласии, так сказать, демократии с добрыми нравами. В государствах, где у власти не король, не аристократы, не плутократы, царят, по его мнению, равенство, умеренность, простота. Получается, какие-либо народы предпочтут равенство, умеренность, простоту, то управлять ими будут не аристократия, не плутократия, не король. Возлюбите простоту, умеренность, равенство, и, вполне вероятно, вы будете жить в демократической или почти демократической республике. Вот какое резюме, непредвзятое, как мне кажется, и ясное, можно извлечь из сумбурных, несмотря на жесткие формулировки, взглядов Руссо.

Руссо лишь следует Монтескьё — значительно больше, чем хочет в этом признаться. Всё вышесказанное едва ли не слово в слово можно обнаружить у Монтескьё в главах, посвященных демократии, и его знаменитая «основная добродетель государства» отражает совокупность трех наивысших качеств — равенства, простоты, умеренности. Слою «добродетель» Монтескьё употребляет то в узком, то в широком смысле, либо вкладывая в него политический смысл (осознание гражданского долга, патриотизм), либо подразумевая положительное свойство вообще (простоту, умеренность, бережливость, постоянство). И в этом втором случае мнения Монтескьё и Руссо полностью совпадают.