Культ

Карина поблагодарила, удержав себя от улыбки, поставила сумку у стойки дежурной, поправила белый халат и вошла в палату интенсивной терапии.

Василий Васильев был тут один. Он полусидел на приподнятой широкой кровати, мрачно глядя в темный экран выключенного телевизора; из перебинтованного круглого черепа торчала гибкая дренажная трубка, по которой желтовато-красная жидкость медленно стекала в пластиковый мешочек, лежащий поверх простыни. Широченные плечи вздымались из-под одеяла, ноги почти упирались в изножье койки. Ран на лице не было, разве что пара некрупных ссадин, но вокруг глаз расплылись огромные, чернильного цвета отеки, из-за чего раненый злоумышленник походил на угрюмого енота.

– Добрый день, Василий, – вежливо поздоровалась Карина.

Он покосился в ответ, ничего не сказал и снова уставился перед собой.

– Наверное, ты меня не помнишь, – продолжала она. – Это я ударила тебя молотком по голове.

Больной вновь повернулся, но на этот раз не отвел взгляд, а злобно уставился на Карину.

– Ну и чего тебе надо?

– Во-первых, мне надо, чтобы ты и думать забыл приближаться когда бы то ни было к моему мужу, – объяснила Карина. – Впрочем, с учетом твоего состояния в скором времени тебе это вряд ли удастся. А во-вторых, я хочу, чтобы ты мне сказал, кто именно послал тебя и твоих приятелей. Я далека от мысли, что нападение с дубинами на учителя средней школы было вашей собственной инициативой.

Василий некоторое время молча смотрел на Карину, потом скривил губы, фыркнул и произнес:

– Да пошла ты на хер. Овца.

Карина оскалилась и удовлетворенно кивнула.

– Очень хорошо. Я снова вернусь сюда завтра, а ты пока хорошенько подумаешь над моим вопросом. До встречи, Василий!

– Отсоси! – донесся слабый крик вслед, но Карина уже вышла за дверь.

Медсестра на посту подняла глаза и улыбнулась.

– Ну как, поговорили?

– Да, все в порядке, – сказала Карина. – Мне кажется, он был очень тронут. Наверное, я загляну завтра снова, с гостинцами.

Она взяла сумку и пошла к выходу из отделения. Разумеется, на другой ответ от раненого бандита Карина не рассчитывала. Ей просто нужно было на него посмотреть.

Главный врач интерната отнесся к просьбе пожить какое-то время в одной из пустующих комнат с пониманием и даже без особого удивления, только поинтересовался:

– Как долго?

– Несколько дней, – ответила она. – Может быть, неделю, не больше.

Этого времени должно было хватить, чтобы завершить намеченные дела. Что будет после, Карина представляла себе весьма смутно в деталях, но абсолютно отчетливо в общих чертах: опять поезд или автобус, который увезет ее из Северосумска в неизвестность, другой город, новое место работы – больница, а может быть, хоспис – комната в общежитии, в коммуналке или чужая квартира, и одиночество. Обязательно – одиночество. Всего дважды за двадцать шесть лет она позволила себе близкие отношения: с Валерией, которая три года была для нее лучшей подругой, и с А. Л., чуть не ставшим ее мужем. И чем все закончилось? Клеймом на бедре, жуткими сборищами в подвале заброшенной туберкулезной больницы, опустошенностью, страхом, смертью, которая чудом миновала ее саму – в первый раз; пустыми надеждами на женское счастье, чудовищной ложью, снова страхом, разочарованием, крушением всех иллюзий – во второй. Нет уж, больше таких ошибок она не допустит. Глупо было и думать, что ей может достаться в этой жизни хоть толика радости, предназначенной для нормальных, обычных людей. Ей даже стыдно стало за то, что она могла впасть в подобное вздорное самообольщение; любовь, дружба, семья, солнечная сторона горизонта, смех и улыбки, тепло, чистое небо, домашний уют – для кого угодно, но точно не для нее. Потому что она не такая, как все. И никогда не станет другой.

Свободная комната нашлась на втором этаже, прямо напротив ее поста медсестры. Карина получила у сестры-хозяйки застиранное до прозрачности, пахнущее мертвой медицинской чистотой постельное белье, бросила его вместе с неразобранной сумкой на скрипучую железную койку и снова вышла. Подумала, что хорошо бы зайти к Леокадии Адольфовне; она даже подошла к ее двери и уже подняла руку, чтобы постучать, но остановилась. Ей очень хотелось после всех потрясений минувшей ночи увидеть свою пожилую приятельницу, посидеть рядом с ней, глядя, как та покачивает легкими седыми кудряшками, глядя в окно, или теребит розовый шейный платочек, рассказывая похожие на сказки истории о тех временах, когда вера, любовь, надежда и смысл жизни еще не покинули мир; но Карина знала, что старушка может сказать и нечто такое, что поколеблет ее волю и уверенность в том, что предстояло сделать.