Культя

— Она всего-навсего кинула Томми Магуайра, бля, вот чё. Взяла на гоп-стоп двенадцатилетнего мальчишку в Стэнли-парке. Этот кретин качался на качелях и считал бабло, а она, бля, увидела, вырубила его и забрала бабки.

Квоки кивает.

— Точно. И знаешь еще чё? Тот пацан был всего-навсего один из Томминых курьеров, вот так вот.

— Угу. Один из Томминых мальчишек на побегушках, бля, и только.

— В бога душу мать.

— Точно. — Малахия наклоняется ближе, понижает голос, ухмыляется. — И это еще не все. Она, бля, взяла и пошла к Томми и свалила все на тебя, бля.

— Угу. — Квоки тоже понижает голос. — Слушай, те надо валить отсюда. Делай ноги, братан. Уезжай. Чем дальше из этого города, тем лучше, как можно дальше.

— Куда? Куда мне ехать, бля?

— В бога душу, я откуда знаю? Куда хочешь, бля.

Малахия смеется.

— Хоть в Новую Зеландию, а может, и там достанут, бля.

— Воткни булавку в карту не глядя и поезжай в то место. Съебывай, и чем скорее, тем лучше. Томми знает, что у тебя уже одной рукой меньше, и собирается оторвать тебе вторую, честно, давай-ка ты пиздуй по Лайм-стрит и садись на первый же поезд. Хоть зайцем, если по-другому не получится, но вали отсюда.

Он уже бежит.

Воспоминание:

Он среди других детей, мать увозит его и братьев и сестер в разные неизвестные городки, бежит от ревущего зверя в сапожищах — отца. Сначала городишки в районе Виррал, потом в северный Уэльс потом дальше вглубь страны и они все сидят сбившись в кучку в очередной дешевой гостинице запах жареной картошки руки липкие от лимонада или сока драки на кровати и мать у окна смотрит на очередной незнакомый город и прикуривает одну от другой. А потом он стоит у телефонной будки где мать плача говорит по телефону за стеклом и поезд обратно на север но осталась память о городке где горы и море и набережная он ловил крабов под причалом и поймал четырех и еще нашел пятьдесят пенсов кормил чаек жареной картошкой ел сахарную вату и плавал в море где ногами до дна не достать и люди кругом говорили на непонятном языке но в своем родном городе он тоже иногда слыхал этот язык в магазинах и на улицах. Единственное место откуда ему не хотелось уезжать до того что он устроил матери истерику там горы стояли кругом как стража и что это был за город как назывался?

— Мам, пчму у того дяди тока одна рука?

— У какого дяди, зайчик?

— Вон у того, вон там, на карту смотрит. Видишь?

— Может, он попал в аварию.

— А куда у него вторая рука девалась?

— Не знаю. Отвернись, невежливо так смотреть на человека.

На платформе голуби дерутся за растоптанный сэндвич. Один голубь, ухватив клювом большой кусок сыра, вспархивает на крышу вагона, его преследуют двое других, драка продолжается, трепыхание грязных крыльев, вопли, удары клювом. Всегда, всегда безжалостная конкуренция. Вечные попытки лишить силы, застить свет, подрыть корни, удушить, придавить, удавить, вечная, неизбежная война, подлое, бесцеремонное порабощение. Под ногами — тонкий лед, над головой — хрупкий лак, непрочная защита от чужой злобной причуды.

Голубь роняет сыр и летит прочь, и, пока оставшиеся дерутся из-за еды, маленькая птичка стрелой влетает, подхватывает кусок и уносит его под высокие балки далекой крыши вокзала. Маленькая птичка, с кулак размером, явственный красный мазок. Может, это малиновка.

За окнами — туман, поезд едет сквозь туман, в тумане — болото, за ним — лиман, потом горы, вершины их высовываются из затопившего все тумана, словно горы нарочно выглядывают. Словно кто-то творит их прямо сейчас, и они виднеются в отдалении сквозь прозрачный туман. Из его воспоминаний тоже встают горы, неизменные, точно как были, они, всей своей массой, здесь, и теперь он ощущает их присутствие.

Прямо напротив станции — дешевая гостиница. Вот он уже на кровати в скудно обставленной комнате, на коленях — местный телефонный справочник, ведь бар, что прямо под его комнатой, источает опасные запахи и опасные шумы, и вот нужная ему строчка в книге, она самая первая, потому что начинается с двойной буквы А.