Культовый Питер

Ворвался я туда неприлично запыхавшийся, взъерошенный, с галстуком в кармане, который я, как удавку, сорвал в какой-то особо душный момент. Огромный светлый холл настраивал на торжественность и даже какую-то возвышенность, ответственность. Я пригладил вихры. Малозаметные, но серьезные ребята, расставленные повсюду, глянули на мой пригласительный и не пустили в зал, направив наверх, на галерку. Я открыл дверь и оказался над залом, поднимающимся амфитеатром. Оказывается, я не раз видел его в кино. Здесь была бурная жизнь, здесь говорили великие ораторы Пуришкевич и Родзянко (первые, кто в голову пришел). Здесь решалась история, в одном месте сидели социалисты, в другом монархисты, речи ораторов противники встречали криками, и не раз доходило до драк. Сейчас публика в зале была солидная, тихая. На трибуне стоял красивый седой человек. Если не ошибаюсь, то был первый секретарь райкома Соловьев, известный тем, что широко развернул в нашем городе строительство метро. По тому, как слушатели часто поскрипывали сиденьями, чувствовалось, что доклад идет уже давно и всех слегка утомил. Но ощущалась и важность момента — люди тут были понимающие и улавливали в оттенках речи самое нужное для себя. Я проникся серьезностью и даже решил привести себя в порядок: вытянул из кармана галстук и стал сосредоточенно его завязывать.

И вдруг речь докладчика прервалась. Внезапная пауза показалась мне зловещей. Неужели из-за меня? — подумал я в ужасе. Действительно — Соловьев, прервав речь, с изумлением смотрел на человека, который среди итогового доклада, определяющего дальнейшую жизнь, вдруг нагло завязывает галстук в первом ряду галерки, напротив трибуны — бесцеремонно, как у себя в ванной!

Вогнав меня в пот (хотя пот был и до этого), Соловьев продолжил свою речь. Все рухнуло! Никогда меня не полюбят власти, в отчаянии понял я. Есть что-то поганое в моем характере, и никогда они меня не будут любить. Впрочем, чтобы понять это окончательно, стоило сюда прийти. Власть неодобрительно глянула на меня. Но кое-кто оценил меня положительно. Я вдруг заметил, что в начале галерки, над самой сценой, кто-то приветственно машет мне. Пригнувшись, я перебежал туда, и там встретил меня режиссер «Ленфильма» Игорь Масленников, парторг студии и при этом англизированный джентльмен, весельчак, жизнелюб, в шикарном блейзере и пушистых усах. Тут, оказывается, все наши сидели — художники, артисты, музейщики, телевизионщики. Парторги — но наши ребята. Все встретили меня дружески-оживленно — я, оказывается, их развеселил, слегка развеял монотонность доклада. «Мы тут любуемся тобой — как ты галстук завязывал на глазах у докладчика!» — сказал Игорек. И все заулыбались. Так что сходил я не зря. Понял окончательно свою роль в партийной жизни!

Упирается Шпалерная в Воскресенский Смольный собор, словно парящий в небе шедевр Растрелли, построенный им для Елизаветы Петровны, мечтавшей в последние годы уйти в монастырь, но так и не дожившей до исполнения своей мечты. В «крыльях» собора, в котором мечтала найти успокоение Елизавета, а потом находились «дортуары» благородных девиц, в мои молодые годы размещался райком комсомола.

Уволившись из инженеров и только лишь догадываясь о своей дальнейшей судьбе, я неоднократно бродил тут, в пустынном садике возле собора. Неплохое место для грусти выбрал я. Дул ветер, высокие деревья со скрипом раскачивались, кричали вороны. И однажды я открыл дверь и вошел, помнится, в левое крыло. И что удивительно — меня, оказывается, там ждали. Мне немедленно выдали неплохо оплаченную путевку в область на месяц, чтобы я, молодой писатель, на месте изучал жизнь! И я стал ее изучать!

Я брал путевку и командировочные, приезжал, скажем, в Лодейное Поле, ставил там отметки о приезде и уезде и сразу же уезжал изучать жизнь в Ленинграде.

Однажды я изучал ее так бурно, что командировочные кончились задолго до срока. Как быть — ведь я же в Выборге? Но все же, не сдержавшись, пришел в родной райком.

— Так ты не в Выборге? — воскликнул инструктор райкома (бывший, кстати, довольно привлекательной женщиной).

— Нет. Я не в Выборге! — твердо сказал я. — Но хотел бы еще не быть и в Киришах.

— Что же ты со мной делаешь! — воскликнула прелестная инструкторша и быстро выписала мне путевку еще и в Кириши (для того, видимо, чтобы я поскорей скрылся с глаз). Впрочем, человек я тогда был еще скромный и больше чем в двух местах одновременно никогда не бывал. Хотя, если считать еще, что я на самом деле был дома, получается — в трех.

Когда пристроек Смольнинского собора для Института благородных девиц стало не хватать, архитектор Кваренги построил рядом специальное здание Смольного института.