Читаем Культура древнего Рима. Том 1 полностью

В первую очередь этот контроль сказывался в многократно повторяемых законах, дозволявших занимать землю, оставшуюся необработанной, собственником, владельцем, лицом, заменявшим владельца (например, отсутствовавшего наследника), арендатором, переставшим извлекать из земли доход (fructus, что означало и плоды, и доход). Занявший такую землю и начавший ее возделывать не мог быть изгнан с нее даже прежним собственником. В этом смысле принцип «трудовой собственности» сохранялся в полной мере. По-видимому, именно действенностью этого принципа можно объяснить тот факт, что, несмотря на введение в право понятия доминия, мы не находим у римских юристов ни сколько-нибудь четкого определения этого понятия, ни различия между dominium и possessio, хотя, по их словам, между тем и другим не было ничего общего (Dig., 41, 2, 12, 1). Dominium и possessio могли совпадать, но могли и не совпадать, когда доминий принадлежал одному человеку, а possessio другому. Из Дигест мы узнаем, что владение обусловливалось факторами материальным (т. е. реальным использованием) и духовным (т. е. волей сохранять владение), тогда как доминий от воли господина не зависел и не мог быть предоставлен только на время. Но помимо таких, достаточно абстрактных моментов реальная разница между dominium и possessio в сочинениях римских юристов не улавливается, хотя в современных трудах по римскому праву такое различие конструируется, часто на основе скорее современного, чем римского юридического мышления. Dominus, не извлекавший из своей земли fructus, мог быть также ее лишен, как поссессор, арендатор, фруктуарий. И собственность на вещь, и владение ею одинаково определялись как право ее удерживать и вчинять за нее иск (Dig., 6, 1, 49, 2; 37, 1, 3, 2; 41, 1, 52). В обычном римском юридическом языке, когда речь не шла о казусе, требовавшем точных дефиниций, собственность безразлично именовалась possessio, ргоprietas, bonum, а всякий землевладелец именовался поссессором. Поссессорами часто называли и арендаторов городских земель, владевших ими, пока они продолжали вносить ренту. И во всех случаях неизменно действовал принцип «трудовой собственности»: переставший пользоваться землей лишался ее в пользу того, кто брался ее возделывать.

Усложнение социально-экономических отношений обусловило детальную разработку правом различных форм распоряжения землей. Огромное распространение приобрели различные типы аренды, и не только земли, но мастерских, или их отдельных частей, рудничных участков, принадлежавших государству, стад. Как аренда рассматривался и наем свободных работников или чужих рабов в виде ли найма услуг, или подряда, или заказа на какую-нибудь работу. Распространение приобрел и узуфрукт — предоставление своего имущества в пользование другому лицу, с тем чтобы оно извлекало доход из этого имущества без ущерба для него. Большое значение приобрел и ранее уже известный прекарий — передача кому-нибудь земельного участка на условии, что владелец всегда мог потребовать его обратно. И хотя считалось, что прекарий основывался не на договоре, а на «благодеянии», юристы уделяли известное внимание прекарию, различая права прекаристов того или иного вида (например, прекарист, получивший отдельный участок, рассматривался как владелец по отношению ко всем, кроме собственника земли; прекарист же, сидевший на участке внутри имения, владельцем не считался).

Разложение общин и расхищение общественных земель вело к умножению числа сервитутов, необходимых для крестьянского хозяйства. К прежним сервитутам, дававшим права на проход, прогон скота и проведение воды через чужое владение, прибавились пастбищный сервитут, водопой, право добывать известь, песок и т. п., причем иногда сервитуты устанавливались магистратами в принудительном порядке. Как и другие права, сервитуты утрачивались, если ими не пользовались. Было сформулировано общее правило: своей ты делаешь вещь благодаря пользованию и утрачиваешь ее вследствие непользования (Dig., 4, 6, 1, 1).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза