В категоричности таких утверждений таится некоторая опасность. Если взглянуть на описанные материалы с точки зрения искусства, то придется действительно признать, что экономические связи глубинных кельтских территорий со Средиземноморьем не повлияли на стиль и приемы работы местных творцов, как это произошло, к примеру, на территории Южной Галлии. В то же время, и чем ближе к рубежу нашей эры, тем больше, торгово-экономические связи кельтских племен с центрами Средиземноморья составляли важный фактор их социальной жизни, влияние которого неизбежно сказалось в эпоху романизации.
Совершенно особое место в истории кельтской культуры и искусства занимают территории, испытывавшие непосредственное влияние античных центров — сначала греческих, а затем и римских. Там мы можем наблюдать плоды этих контактов — своеобразный синтез различных традиций в пластике и архитектуре. Существует, правда, еще одна область кельтского искусства — изображения на монетах, которая испытала средиземноморское влияние на всех кельтских территориях, но она будет затронута ниже.
Многие загадки кельтской культуры обусловлены тем, что мы практически лишены двух важнейших источников для ее изучения. Кельты не оставили нам никаких письменных памятников (исключая Ирландию и Уэльс, но это особый случай), и сохранились лишь единичные изображения, предшествующие эпохе романизации. Судя но сообщениям древних авторов, доктрина друидов признавала лишь устное существование традиции. Что касается изображений, то здесь мы сталкиваемся с некоторыми важнейшими принципами самого кельтского искусства. Не пытаясь пока их сформулировать, укажем, что тенденция к появлению фигуративных произведений искусства появлялась лишь там, где обнаруживалось непосредственное влияние античных художественных принципов. Однако эти принципы могли влиять на местную традицию в совершенно разных исторических условиях, и именно поэтому крайне важно рассмотреть ситуацию, когда мы наблюдаем лишь взаимовлияние художественных традиций, вне отношений политического подчинения и господства.
Культура юга Галлии, в зону влияния которой попали племена низовьев Роны (воконтии, салювии и т. д.), формировалась под длительным воздействием фокейских центров на средиземноморском побережье, и прежде всего основанной около 600 г. до н. э. Массалии. Мы уже говорили о торговле, связывавшей побережье с глубинными областями Галлии, но дело этим далеко не ограничивалось. Конечно, следует помнить, что население южных районов Галлии вовсе не было постоянным и перемещения племен лишь с трудом могут быть учтены, так что об относительной устойчивости культурных связей мы можем говорить только после IV в. до н. э.
Именно тогда, в III–II вв., появляются совершенно своеобразные черты в кельтской пластике, лучше всею представленные памятниками из Рокепертюз, оппидумов в Энтремоне и Сен-Блэзе. Мы ничего не знаем о том, существовали ли у кельтов какие-то деревянные изображения богов в более древние времена — все имеющиеся (очень немногочисленные) памятники такого рода никак не старше I в. до н. э. Приступая к описанию этих скульптур, мы сразу же затрагиваем самое существо проблемы, порождавшей бесчисленные споры. В каком контексте надо понимать эти изображения — ведь все они (кроме случайных находок) происходят из святилищ и тесно связаны с культом и религиозными представлениями кельтов. Важнейшие встречаемые здесь иконографические типы имеют долгую судьбу в кельтском искусстве более позднего времени. Однако этих вопросов мы коснемся, когда обратимся к более широкому кругу памятников, а пока ограничимся определением исходной точки для их постановки.