Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)

Проповедникам приходилось сталкиваться с альбигойскими еретиками не только в Южной Франции, но и в самом Париже. Там, в частности, объявился магистр-субдиакон, который изучил все «благородные искусства и теологию, но, по наущенью дьявола, извратил свой ум». С ним заодно были и другие еретики, в том числе золотых дел мастер, священники, клирик, диаконы, все — люди образованные. Они учили, что тело Христово пребывает не только в сакраменте, но и во всяком другом хлебе и вообще в любой вещи, а «Бог равно пребывает и в Овидии и в Августине». Они отрицали и рай и ад, и тот, кто познал Бога, уже находится в раю; совершивший же смертный грех носит в себе ад, «подобно гнилому зубу во рту». Поклонение священным предметам ересиархи называли идолопоклонством и насмехались над теми, кто лобзает кости мучеников. Далее Цезарий Гейстербахский, которому мы обязаны этим рассказом, приписывал им утверждение, будто те, кто «пребывает в духе», могут безгрешно прелюбодействовать, поскольку дух совершенно отделен от плоти и грешить не способен. Папу они называли Антихристом, а Рим — Вавилоном и предрекали приближение всяческих апокалипсических бедствий (DM, V:22).

Из характеристики воззрений альбигойцев явствует, что, излагая их доктрину, проповедники хотели поразить своих слушателей ее чудовищностью: еретики отрицают все на свете — и земной мир как божье творение[192], и церковь как единственное средство спасения души, и все таинства и ритуалы, и большую часть человеческих установлений. При рассказе о нравах и поведении еретиков они не останавливались перед тем, чтобы возводить на них обвинения, стандартные при нападках на инакомыслящих, в частности в половой распущенности. Вспомним, что тот же Цезарий Гейстербахский приписывал еретикам ночные оргии с участием кота-Люцифера, о которых французские проповедники говорили как о фантазмах, внушаемых доверчивым женщинам бесами.

Опасность возрастала вследствие того, что ересь охватывала не одних только ученых людей, но и простецов. Еретики переводили священные книги на народные языки и по-своему толковали их содержание перед народом (ЕВ, 342). Этьен де Бурбон видел юного пастуха, который всего за один год пребывания в доме еретика-вальденса набрался всяческой ереси и выучил множество текстов. Пользуясь небрежением католических священников, не заботящихся о спасении душ вверенной им паствы, еретики завладели умами многих мирян (ЕВ, 349). Прикидываясь simplices rustici, они завлекают в сети «своих хитросплетений и двусмысленностей» даже и ученых парижских клириков, не искушенных в их заблуждениях (ЕВ, 352).

Не всегда католические священники и монахи, вступавшие в богословские споры с еретиками, находили достаточно возражений, для того чтобы их переспорить. Католикам приходилось полагаться на божью помощь. Какому-то «простецу-теологу» один еретик предложил столько аргументов, что тот не был в состоянии ему ответить. Но, продолжает анонимный автор сборника «примеров», «простец» сохранял веселый вид. Еретик спросил его: «Чему же ты смеешься, коль все заключения выводишь неправильно?» Тот отвечал: «Смеюсь я тому, что не могу тебе противоречить, однако знаю, что держусь истинной веры и что мне сие зачтется, ибо спорю с еретиком, столь подло трактующим меня; вот я и смеюсь». Этим он якобы привел еретика в смущение (ТЕ, 279). Подобный случай вспоминает и Жак де Витри. «Помню время, когда мы вели диспут с еретиками в Альбигойской земле в присутствии множества рыцарей, но не могли переубедить их ссылками на авторитеты». Тогда один из католиков предложил еретику осенить себя знаком креста. Начав крестное знаменье, тот не смог его завершить, чем воочию показал свое заблуждение (Crane, N 26).

Со своей стороны, еретики, когда им недоставало аргументов в богословских спорах, ссылались, «для совращения простецов», на дурной пример католических прелатов: они проповедуют бедного Христа, тогда как сами погрязли в богатствах и роскоши (ЕВ, 83, 251).