Начиная со второй половины XIX столетия, католическая церковь растеряла почти всю свою собственность за исключением школ, больниц и средств массовой информации. Некогда являясь одним из крупнейших землевладельцев западного мира, церковь давно утратила былые экономические позиции. Эти процессы, однако, не означали падения ее морального авторитета. Церковь по-прежнему способна освящать или дискредитировать ценности, оказывая в силу этого глубочайшее влияние на будущее народов.
Но когда конференция латиноамериканских епископов, иезуиты или «теологи освобождения» осуждают «дикий капитализм», они проповедуют абсурд. Ведь «неолиберализм»2
представляет собой не что иное, как комплекс оздоровительных мер, направленных на преодоление экономического кризиса в регионе. Среди них — минимизация государственных расходов, сокращение общественного сектора, приватизация государственных предприятий, сбалансированный бюджет и тщательный контроль над денежной эмиссией. Все перечисленное выглядит более чем здраво на фоне «интервенционистской модели», за пятьдесят лет так и не сумевшей обеспечить прогресс Латинской Америки. Данные меры, столь решительно критикуемые духовенством, ничем не отличаются от тех ограничений, которым подвергли себя европейские страны накануне введения евро. Все дело в разумности экономической политики.Епископы и, в особенности, последователи «теологии освобождения», приносят еще больший вред, нападая на стремление к прибыли, конкуренцию и потребительство. Они оплакивают удел бедняков, но в то же время говорят о том, что обладание собственностью — это грех. Таким же неподобающим они объявляют поведение людей, добившихся экономического процветания с помощью усердной работы, бережливости и творчества. Фактически, они проповедуют установки, не вписывающиеся в психологию успеха.
В глазах некоторых «теологов освобождения» бедность неизбежна, и виноват в этом исключительно империализм, богатые страны во главе с США. Единственным способом преодолеть бедность они считают вооруженное насилие, которое всегда превозносилось — и никогда не осуждалось — ведущим представителем «теологии освобождения» Густаво Гутьерресом.3
В мире не слишком много культур, в которых интеллектуалам принадлежит столь же заметная роль, как в культуре Латинской Америки. Возможно, причина кроется в сильном французском влиянии; во Франции наблюдается то же самое. Как только писатель или художник добивается широкой известности, он (или она) делается специалистом по всем вопросам, включая войну на Балканах, искусственное оплодотворение и негативные аспекты приватизации государственных предприятий.
Этой особенности нашей культуры не стоило бы придавать большого значения, если бы не ее деструктивные последствия. Подобная «тодология»*
, то есть способность рассуждать на любую тему, не имея о ней ни малейшего представления, с безудержным энтузиазмом практикуемая нашими интеллектуалами, обходится недешево. Все произнесенное и повторяемое ими немедленно становится элементом латиноамериканского мировидения. Последствия данной характеристики нашей культуры весьма серьезны, поскольку по своим взглядам интеллигенция Латинской Америки остается антизападной, антиамериканской, антирыночной. Более того, убеждения такого типа популярны на континенте даже несмотря на то, что противоречат историческому опыту двадцати самых развитых и процветающих стран мира. Из-за интеллигентских проповедей демократия становится все слабее, а вера в светлое будущее тает. В ситуации, когда интеллектуалы пропагандируют пугающие видения «революционного завтра», утечка капиталов или хроническая нестабильность наших политических и экономических институтов отнюдь не кажется удивительной.Скажу больше. Речи интеллектуалов, появляющиеся в газетах, книгах, журналах, на радио и телевидении, воспроизводятся в большинстве латиноамериканских университетов. Многие государственные и частные университеты континента по-прежнему остаются прибежищем архаичных марксистских представлений об экономике и обществе. В них говорят о нежелательности внешних инвестиций, опасностях глобализации, внутренней ущербности той модели, которая предоставляет распределение ресурсов силам рынка. Такая направленность мысли объясняет теснейшую взаимосвязь между «науками», осваиваемыми молодыми людьми на университетской скамье, и многочисленными подрывными группами — «Sendero Luminoso» в Перу, «Tupamaros» в Уругвае, «Movimiento de Izquierda Revolucionaria» в Венесуэле, М-19 в Колумбии или сапатистами в Мексике. Оружие, которое молодежь берет с собой в сельву, горы или на городские улицы, заряжают в лекционных аудиториях наших университетов.