Культура на службе вермахта

Необычайно широкие масштабы инфильтрации нацизма в немецкое общество в 1933–1945 гг. объясняются тем, что тоталитарная действительность «невидима» изнутри: люди, живущие в условиях тоталитарной системы, не ощущают несвободы, которая различима только снаружи. В этом нам легко убедиться, спросив любого соотечественника, ощущал ли он несвободу в советских условиях; скорее всего, ответ будет — нет. Внутри тоталитарной системы люди вынуждены мириться с происходящим, оно релятивируется, становится «нормальным», и жизнь продолжается… Так, австрийский историк Вальтер Хёфлекер (Walter Hoflecker) опубликовал в историческом журнале текст выступления на собрании общины (22 сентября 1933 г.) библиотекаря из Клагенфурта Вильгельма Бенндорфа о положении дел в нацистской Германии. Этот доклад представлял собой совершенно беспощадную критику нацизма, такую острую и бескомпромиссную, как будто Бенндорф уже в сентябре 1933 г. совершенно точно знал, что произойдет с Германией в дальнейшем. Он абсолютно точно показал зловещий и злодейский характер правительства Германии, доказал его моральную неполноценность, описал господство насилия в стране. Однако, как только нацисты пришли в Австрию, Бенндорф почти сразу стал убежденным конформистом и подал заявление о приеме его в Палату писателей Третьего Рейха^{566}. Объяснить такое поведение моральной неполноценностью этого человека нельзя, ибо в Австрии так себя повели практически все. Морально-нравственная сфера является самой существенной в тоталитарной системе: презрение к человеческой жизни и к человеческому достоинству, подлость властителей, несправедливость их целей, душевная низость, в которую они ввергали своих подданных, даже невозможность мученической смерти в силу отсутствия общественности — все это принуждало к конформизму и морально возвышало в глазах потомков всякое Сопротивление.

Новейшие исследования нацизма (например, книга английского историка Майкла Булея, опиравшегося на труды Конрада Гейдена и Эрика Фегелина) говорят о нем как о «грандиозном видении нового мира» («grosses Versprechen»), апеллировании к будущему, которое принесет новое время и новых людей. Перед такой перспективой в Германии, обладавшей, в принципе, довольно аполитичной культурой, постыдно быстро рухнуло правовое государство. Булей по этому поводу писал, что только народ, воспринимавший политику как дело веры или неверия харизматическому вождю, мог с такой легкостью, исходя из «объективных предпосылок», отказаться от свобод, а затем в ажиотаже и сутолоке успехов и побед перестать отличать добро от зла. Булей оценил «мировоззрение» нацизма как ремифологизацию естествознания и самой природы, а это имело следствием то, что ясность переплелась с необоснованностью, религия с естественными науками, связанная с половым созреванием болезненность восприятия — с витализмом^{567}. Все это запутывало простых людей, они терялись и становились легкой добычей нацистских политиков. Такое влияние тоталитарной действительности смахивает на религиозную веру с ее непроницаемой мотивацией, поведением, ощущениями. Даже и сейчас историк, занимающийся современным тоталитаризмом, на каждом шагу натыкается на религиозные феномены. Даже в оформлении повседневной жизни тоталитарные режимы близки к античной потребности сблизить культовое и политическое, преодолевая коренящийся в христианстве дуализм личности и общества.

Нельзя упускать из виду, что немцы были весьма склонны к конформизму. Так, после оккупации Германии победители были обескуражены отсутствием какого-либо сопротивления, ведь западные штабы и руководство Красной армии серьезно считалось с возможностью партизанской войны, опасались «вервольфов», но ничего не произошло из-за немецкой склонности к конформизму, но уже к новой власти. Да и очень переоценивать немецкую критику нацизма сразу после войны тоже не стоит — многое в этой критике проистекало из чистой апологии Запада, а, следовательно, из того же конформизма.

Известный немецкий историк Юрген Кучинский указывал, что многие немецкие социал-демократы были полностью аполитичны, они понимали свою роль в СДПГ как роль солдат в армии, которые для того чтобы начать действовать должны дождаться приказа, а приказа-то как раз и не было^{568}. Между тем с заводов и фабрик в правление СДПГ шли письма с одним вопросом — когда начинать генеральную забастовку. 7 февраля 1933 г. в берлинском Люстгартене правление СДПГ устроило массовую демонстрацию протеста против нацистской диктатуры. Подобные манифестации и шествия социал-демократов в других городах Германии создавали у немецкой публики впечатление мощи социал-демократической организации и ее готовности к борьбе. Но это была только видимость активной политической позиции.