Культура повседневности: учебное пособие

Появление городов не столь очевидно, как думают историки, определяющие город как поселение. Наоборот, город – это отрыв от земли, от стоящего на ней жилища, город не сводим к желанию быть дома. Города со времен своего возведения стремились ввысь, а не вширь[28]. Как свидетельствует миф об основании Рима, они строились по принуждению нечеловеческой власти. Достоевский характеризовал Петербург как невероятный, абстрактный город, насильственно построенный фанатиком Петром на зыбучих песках и болотах. Несмотря на модный ныне взгляд о естественности городов, о том, что строители всегда должны подстраиваться под ландшафт, а не стремиться к осуществлению идеального плана, древние города всегда строились как воплощение некоторой идеи. В Ветхом Завете город воспринимается как «вавилонская блудница».

В чем смысл строительства таких гигантов, как Вавилон, Великая стена в Китае или Кирилло-Белозерский монастырь на Руси? Может быть, в том, что именно отсутствие таких стен было причиной побед Батыя, Наполеона, Гитлера? Враги терпели поражение только там, где натыкались на подобные преграды. На самом деле стены не всегда спасают, и подтверждение тому – падение Константинополя. Спартанцы, например, не строили стен, так же как не тратили сил на фортификационные сооружения отряды Батыя. Но те и другие практически не знали препятствий. Европа тоже пережила период увлечения строительством неприступных замков и крепостей. Однако время показало бессмысленность этого: с военной точки зрения лучший способ защиты – это нападение.

Ответ на поставленный вопрос следует искать в какой-то иной, не военной плоскости. Гигантские городские стены и валы появились тогда, когда врагов, претендовавших на богатство и жизнь горожан, еще, собственно, и не было, так как не было еще и богатства, разве что считать таковым сами стены. Собранные железной волей и силой господина тысячи людей копали землю, таскали камни, строили стены и башни не только с целью самосохранения. В конце концов, можно было спасти свою жизнь так, как это делали крестьяне, жившие вне городских стен. Строительство городов, как и освоение новых земель, следует считать формой выражения трансцендентального порыва того или иного народа и актом его сложения из разрозненных кланов и племен. Строительство городских стен и дворцов означало победу внутреннего безопасного и контролируемого пространства над неведомым и опасным внешним окружением. Война – это уже вторичный акт, попытка расширить свою сферу до максимально возможных пределов, а в идеале превратить в «ойкумену» всю Вселенную. О том, что и сегодня этот порыв еще не угас, свидетельствует широкий интерес к освоению космоса, польза от которого по сравнению с огромными затратами столь же ничтожна, как и от строительства Великой китайской стены. С современной экономической точки зрения, Китай надорвался на этом: вместо победного шествия по всей земле он застыл в безжизненной стагнации. Точно так же экономически бессмысленна попытка сфотографировать обратную сторону Луны и запускать космические аппараты к другим планетам. Эти оценки не учитывают цивилизационного эффекта разного рода гигантских строек. Если бы люди не испытывали священного энтузиазма, то никакой силой невозможно было бы их принудить к тяжелой и бессмысленной работе. Итак, возведение крепостных стен и башен, неприступных замков, величественных дворцов не обязательно разделяет людей, не всегда ведет к обострению чувства ненависти и выдвижению лозунга «Мир хижинам, война дворцам!». Наоборот, они могут стать символами величия народа, его способности покорить опасное внешнее пространство, способом обжить его как свое внутреннее. И они были таковыми. По свидетельству Геродота, основание Рима произошло благодаря проведению борозды плугом, а не посредством строительства крепостной стены.

Анализ способов общения людей в современном мультикультурном городе помогает понять, как изменилось самопредставление человека. При этом очень важно обратить внимание на осознание недостаточности собственного тела. Обычно в критике этой недостаточности, например в учении о греховности и аскетике, видят лишь репрессивное отношение к телу. Однако, увлекшись вопросом о технике, забывают при этом исследовать возникновение и развитие чувства самой этой недостаточности. Кроме того, чувство недостаточности лежит в основе не только техники борьбы с греховностью, но и чувства сострадания, которое вовсе не вытекает из абстрактного понятия добра или наличия доброй воли. Сострадание глубже и сильнее этих, несомненно, вторичных, сравнительно поздно культивировавшихся моральных дистинкций. И даже тот факт, что сострадание как общественное чувство катастрофически быстро исчезает из нашей жизни, говорит лишь о том, как далеко мы ушли от наших средневековых предков, которые так жаждали сострадать, что наплодили огромное количество калек и нищих.