Культура шрамов

«А ты знаешь, что случается с мальчиками, которые слишком любопытны себе во вред?» И я узнал, что случается с мальчиками, которые слишком любопытны себе во вред. Это, я думаю, случилось с Джейком, а теперь вот и со мной.

«Джейк!» – закричал я.

«Джейк спит, – ответил чужой голос, – и поверь, через минуту ты пожелаешь себе того же».

Как он сказал, так и произошло. И даже раньше, чем предрекал голос. Я захотел уснуть в ту же секунду, в тот же миг. Я мечтал оказаться в стране грез и жевать, подобно Джейку, подушку, ничего не видя, ничего не чувствуя. Навсегда.

Лента 1. Часть Г

А мама пела, убаюкивая меня; она нежно обнимала нас с Джейком, я прижимался к ней, три пары ног переплетались под ее вязаной крючком шалью. Мы были связаны семейными узами, доктор. Ха-ха, тесно связаны… Крепкая семья, ячейка любви и радости.

Мама, бывало, нашептывала нам строчки песен – по одной в каждое ухо, по две каждому сыну; мне – Джейку, мне – Джейку…умиротворяющее стерео… а потом включалась пугающая моноустановка. Голос отца.

Она напевала бы: «Где-то…»

Он бы кричал: «Что за гвалт?»

Она напевала бы: «Есть место для нас…»

Он бы грозил: «И скоро вы туда отправитесь».

А мы бы слушали, тормошили и щекотали друг друга. Обычные мальчишки. И как обычные мальчишки, мы бы дурачились и баловались. Пока песня не кончилась бы. И тогда она взяла бы нас на руки, по очереди, Джейка первым, конечно, он старше, но еще не мудрее. Он еще не был научен. Опыт еще не вошел в его жизнь. Пока. Она уложила бы нас в постель, и заботливо укрыла бы одеялом, и улыбалась бы, целуя нас куда-нибудь в грудь или в живот. Но не в губы, губы были недостаточно хороши для ее поцелуев.

Она говорила: «Можете угадать, куда я поцелую вас сегодня вечером?»

И мы никогда не могли, хотя очень старались. Ее любовь постоянно кружилась над нами в нашей крошечной спальне, и мы не знали, где в очередной раз она расцветет поцелуем, где мы почувствуем прикосновение мягких влажных губ.

Он говорил: «Можете угадать, куда я врежу вам сегодня днем?»

И мы могли, доктор, мы всегда угадывали, куда он нам врежет.

Она говорила: «Закройте глаза, и вы узнаете». И мы узнавали. Джейк первым, но только если ему удавалось лежать спокойно.

«Перестань ерзать, – говорила она, – а то не узнаешь». Он смеялся, повизгивая, – высокий тоненький звук его смеха все еще где-то звенит. За цветастыми занавесками, в стране детской невинности.

«Как я могу поцеловать тебя, если ты прячешься под одеялом?» Он извивался вьюном от восторга. Он хотел продлить этот миг подольше. Но стоило ему выставить наружу коленку, локоть или пятку – ее губы были тут как тут.

«Ага, – говорила она, – я тебя поймала».

А потом ловила меня.

Он говорил: «Когда я тебя поймаю, убью».

Она говорила: «Когда я тебя поймаю, поцелую».

Все очень просто, доктор, просто, как дважды два. По крайней мере для меня, как я это вижу и понимаю. Вот она – в нашей спальне, заботливая, нежная, щекочет нас теплыми губами; а вот он – в другой комнате, в другом мире, раздает нам злобные пинки и оплеухи. Все так просто, что хоть плачь. И мы заплакали, когда это случилось, заплакали в тот ужасный день. Я бы сказал, в тот первый ужасный день. Потом, конечно, были и другие, но тот первый, совершенно особенный, пугающий, перевернул всю нашу жизнь.

Мы были за городом, от красоты и пышности лесов слезы наворачивались на глаза.

«Кленовое великолепие!» – воскликнула она.

«Гм», – бурчал отец.

«Далеко не убегай, Джейк, веди себя хорошо».

Но Джейк уже убегал вниз по склону, стремительно лавируя между корней, ныряя под ветки, срывая на бегу листья, все дальше и дальше. Он не мог остановиться, не мог сдержать свой смех; и я не мог. Когда подол его рубашки выскользнул у меня из рук и он умчался вниз по склону, я видел, как его белокурые волосы встали дыбом от избытка адреналина в крови. Это был адреналин новизны, доктор, мало кто знает о таком. А Джейк знал, Джейк был переполнен им и несся вперед без оглядки.

«Хоть ты не уходи далеко», – сказала она. И я, конечно, ушел.

Джейк запыхался и тяжело дышал, когда я нагнал его. Даже сейчас я отчетливо вижу, как вздымаются его ребра, чувствую их рукой, бедный Джейк; я вцепился ему в бок, прильнув к милой моему сердцу душе, его душе, должен добавить, уткнулся подбородком ему в шею, обхватил его ногами, и мы оба опрокинулись на сучки и листья, смеясь и вопя, не думая о том, что ждет нас завтра.

Резкий крик.

«Птица», – предположил Джейк.

«Мама», – сказал я. Каким-то образом я знал это. Нутром, инстинктом. Не важно как. Первый крик перелетел макушки деревьев, взъерошил листву и вошел в нас вместе с солнечными лучами. Второй крик метнулся между деревьями прямиком к нам, вниз по склону, ничем не притуплённый и пронзительный. И сразу – звенящая тишина. Казалось, можно было услышать, как упадет булавка. Как скатится по щеке слеза.

«Что нам делать?» – спросил я Джейка.

«Идти назад».

«Нужно поторопиться», – согласился я.