Культура Возрождения в Италии

Любое сопротивление внутри государства этой концентрированной княжеской власти было безуспешным. Элементы создания городской республики были навсегда уничтожены, все было ориентировано лишь на власть и силу. Политически бесправное дворянство и там, где у него были феодальные владения, могло делить себя и своих вооруженных брави на гвельфов и гибеллинов, приказывая им носить перо на берете или же буфы на штанах так[94], а не иначе — мыслящие же люди, как, например, Макиавелли[95], прекрасно понимали, что Милан или Неаполь слишком «коррумпированы», чтобы стать республикой. Над каждой из двух мнимых партий совершался удивительный суд, который давно уже в действительности являлся лишь проявлением старой фамильной ненависти, скрытой в тени силы. Итальянский князь, которому Агриппа Неттесгеймский[96]{79} посоветовал отменить эти партии, воскликнул: «Ведь их столкновения приносят мне штрафами до 12000 дукатов в год!» — И, например, когда в 1500 г. во время кратковременного возвращения Моро в свои владения гвельфы из числа жителей Тортоны призвали часть французского войска в свой город, чтобы они покончили с гибеллинами, французы действительно сначала разграбили и разрушили дома гибеллинов, а потом поступили также и с гвельфами, и Тортона была полностью опустошена[97]. — И в Романье, где любая страсть и любая месть становились бессмертными, названия «гибеллины» и «гвельфы» полностью лишились политического смысла. Политическим заблуждением народа было представление, что гвельфы были якобы профранцузской, а гибеллины — происпанской партией. Я не вижу, чтобы те, кто эксплуатировал это заблуждение, добились очень многого. Французам приходилось после каждого вторжения оставлять Италию, а что произошло с Испанией после того как она погубила Италию, для нас очевидно.

Вернемся, однако, к княжествам эпохи Возрождения. Возможно, что кристально чистые души и тогда могли считать любую власть исходящей от Бога и верить, что эти князья, если бы каждый поддерживал их добровольно и от чистого сердца, со временем стали бы добродетельными и забыли о своем насильственном приходе к власти. Но от страстных, щедро одаренных фантазией умов этого требовать невозможно. Как плохие врачи, они считали, что болезнь можно победить, устранив ее симптомы, и думали, что достаточно убить князей, и свобода придет сама собой. Или же они не заходили столь далеко в своих мыслях и хотели только дать выход общей ненависти или отомстить за несчастье своей семьи, или за личные оскорбления. Власть не считала себя связанной какими-либо законодательными ограничениями, и ее противники также ничем не ограничивали себя в выборе средств. Уже Боккаччо открыто говорит[98]: «Должен ли я называть властителя королем или князем и хранить ему верность, как стоящему надо мной? Нет! Ибо он враг всего сущего. Против него я могу употребить оружие, заговоры, шпионов, засаду, хитрость; это святое, необходимое дело. Нет лучшей жертвы, чем кровь тирана». Здесь мы не можем разбирать каждый отдельный случай; Макиавелли в общеизвестной главе своих «Discorsi» подробно рассматривает заговоры, античные и современные ему, начиная с греческих тиранов, и совершенно хладнокровно судит о них в зависимости от их целей и шансов на успех. Здесь достаточно ограничиться двумя замечаниями об убийствах во время богослужения и о влиянии древности.

Было почти невозможно добраться до хорошо охраняемого властителя иначе, чем во время торжественных церковных процессий; к тому же семейство князя никогда нельзя было встретить собравшимся вместе по иному поводу. Так, жители Фабриано[99] (1435 г.) убили правящее семейство тиранов Кьявелли во время богослужения и по уговору при словах молитвы «Credo» «Et incarnatus est»{80}. В Милане (1412 г.) герцог Джован Мария Висконти был убит при входе в церковь Сан Готтардо, герцог Галеаццо Мария Сфорца (1476 г.) — в церкви Сан Стефано, а Лодовико Моро (1484 г.) избежал кинжалов приверженцев овдовевшей герцогини Боны только потому, что вошел в церковь не через тот вход, у которого его ждали заговорщики. И это не было проявлением какого-либо особого безбожия, неуважения к святыням; убийцы Галеаццо молились перед тем, как совершить свое дело, святым, в чью честь была названа церковь, и прослушали там первую мессу. Однако это явилось причиной частичной неудачи заговора Пацци против Лоренцо и Джулиано Медичи (1478 г.), так как бандит Монтесекко, нанятый для совершения убийства на званом ужине, отказался убивать во Флорентийском соборе; вместо него нашлись два духовных лица, которые «привыкли к святым местам и поэтому не испытывали страха»[100].