Культурист

О разгуле националистических настроений в республиках Балтии, минувшей весной дружно объявивших о выходе из состава СССР, во взводе не знал только даун. Да и письма от мамы, с подробным описанием всех рижских новостей, Невский получал почти каждую неделю. Хотя сам писал редко. Мать до сих пор была уверена, что Влад служит не в морпехах, с оружием в руках, а в тихом мирном рембате. Электриком-кабельщиком. Сообразив, куда он угодил, Невский решил, что так будет лучше. И фотографий, запечатлевших его в красивой морпеховской форме, единственный из всего взвода, домой не высылал. Видимо, в этом плане он действительно был похож на умирающую в Ленинграде бабушку Наталью Львовну Орлову, урожденную Ягужинскую. А правду мама узнает – через неделю. Ведь ему в любом случае придется слетать в Ригу, для того чтобы в положенный срок после демобилизации встать на учет в райвоенкомате. Хотя после формального выхода латышей из СССР... Вон Альгис Поцус из второго отделения, салага, не отслуживший и года, еще летом рванул в отпуск в родную Клайпеду. А назад в часть не вернулся, решив, что раз Литва вышла из Союза – значит, служить Эсэсэсэру больше не нужно. И что? Его отловили, заковали в наручники и доставили обратно под конвоем как дезертира? Фига с два! Прогнила армия! Тащится Поцус где-то рядом с Клайпедой, на Куршской косе, и время от времени «по приколу» присылает письма. С листовками Народного фронта внутри. Дескать, эй, угнетенные братья, все, кто не русский, – делай ноги, как я. И отсылает их, хитрец, то из Белоруссии, то с Украины, то из России, передавая через проводников поезда, чтобы местный почтальон-комсорг не отнес «контру» прямиком к Бате. А родители Альгиса наверняка прикинулись шлангами: исчез мальчик, какой ужас! Как колобок, который «и от бабушки ушел, и от дедушки ушел». Империя доживает последние дни. Это понятно даже сдвинутому на истории КПСС замполиту Реентовичу. Сам не так давно сказал, остановив Невского возле казармы, с тоской и злорадством в голосе: «Что, доволен небось? Ничего, повоняют ваши лабусы, поиграют в свободу лет эдак десять-пятнадцать, а потом откроют границу. И за голову схватятся, когда вместо русских к ним турки и негры начнут тысячами приезжать. Вот тогда и запоют: дескать, как с „Ванькой“ было тихо, сытно и спокойно!» Но Влад, с четырех лет живущий в Риге, думал иначе. Потому что знал: дорвавшись до независимости, злопамятные и чванливые прибалты скорее начнут селедку без соли жрать, а их бабы – рожать детей от негров с европейским паспортом, чем согласятся снова лечь под Россию. Но с Реентовичем спорить не стал. Бесполезная трата времени. Да и не интересовала Влада политика. Невский хотел грести деньги лопатой, качать мускулы, загорать на пляже в Юрмале и любить красивых женщин. То есть – просто жить...

– Мам, я не могу больше говорить, – оглянувшись на Тараса, отчаянно жестикулирующего возле открытого окна, торопливо сказал Влад. – Я завтра вечером позвоню тебе, как только доберусь до бабушки, – пообещал он. – Пока, мам!

– До свидания, сынок, – Вера Ивановна повесила трубку. А Невский, вслед за последним, остававшимся стоять на шухере, «подельником» (остальные, сделав дело, смылись в казарму) метнулся наружу из кабинета командира, не забыв аккуратно прикрыть за собой оконную раму. Так, чтобы Батя не сразу обнаружил, что в его отсутствие здесь были незваные гости.

...Утро выдалось на редкость теплым и ясным для середины ноября в Заполярье. Температура чуть ниже нуля. Низкое оранжевое солнце ярко светило из-за нависающей сопки. Полное отсутствие снега. На плацу перед казармой, где выстроился весь взвод – за исключением тех, кто не стоял в карауле, – серебрился в косых солнечных лучах голубой иней. Голос Бати, слегка отраженный гранитным камнем сопки, а оттого дробящийся, звучал в прозрачном неподвижном воздухе звонко и отчетливо. Зачитав приказ, майор Калганов взял протянутый замполитом второй документ и стал вызывать из строя тех, кому «за успехи в боевой и политической подготовке и в связи с увольнением в запас» были присуждены очередные воинские звания. Из пятнадцати одетых в сверкающую, идеально подогнанную и отутюженную парадную форму дембелей новые погоны получили двенадцать. В том числе и командир первого отделения Невский. Теперь в его военном билете вместе с отметкой об увольнении стояла запись: «главстаршина». Это было максимальное звание, предусмотренное уставом для морпеха-срочника. Таких «прогибов» среди дембелей оказалось двое: Влад и Микола Трохименко из Ивано-Франковска – комсорг, почтальон и главный взводный стукач. Каким-то чудом ни разу не попавший под заслуженную «пацанскую раздачу».