Культурные истоки французской революции

В литературной среде контраст между надеждами и действительностью еще резче{318}. В самом деле, после 1760 года оказалось, что многие писатели напрасно мечтали о должностях и доходах, будь то избрание в Академию, королевские вознаграждения и пенсии или синекуры в государственных учреждениях. Эти последние, так же как и придворные должности, оказались заняты поколением авторов, родившихся в двадцатых-тридцатых годах XVIII столетия, которые не допускали туда молодежь. Между удачливыми литераторами, часто принадлежащими к партии Философов, и непризнанными писателями пролегла пропасть. Это имело серьезные последствия: с одной стороны, увеличилось число авторов, не имеющих ни положения в обществе, ни должности, не могущих выйти за рамки соответствующих институтов, отличных от институтов «светского общества» (кофеен, литературных обществ, «музеев» и «лицеев»), и вынужденных трудиться, чтобы заработать себе на пропитание, благо издательское дело в эпоху Просвещения дает им такую возможность. С другой стороны, это усугубляет их взаимную враждебность: благополучные авторы глубоко презирают «литературный сброд» (вспомним тексты Вольтера и Мерсье или «Маленький Альманах наших великих людей» Ривароля, опубликованный в 1788 г.), а авторы-неудачники смертельно обижены на тех, кто занимает места, которые, по их мнению, должны принадлежать им. Даже хорошо оплачиваемые памфлеты, заказываемые той или иной партией или той или иной группой людей, они используют как средство отомстить тем, кто развеял в прах их мечты о блестящей карьере, а это, по их мнению, истеблишмент эпохи Просвещения, влиятельные лица в культурной сфере и власть имущие. Срабатывает обычный для Старого порядка механизм, когда источник социального зла видят в политиках: писатели винят в крушении своих надежд прежде всего короля, придворных и министров. Отсюда, по-видимому, и проистекает та звериная ненависть к старому режиму, которой часто проникнуты заказные пасквили, написанные литераторами, считающими себя жертвами жестокой несправедливости.

Так что во Франции XVIII века тоже есть свои «невостребованные интеллектуалы». Адвокаты, оказавшиеся не у дел, как и писатели без положения в обществе, мыслили свое существование исходя из устарелого представления о ценности ученых степеней и подлинного таланта. Посты, на которые они надеялись, стали для них недоступны либо потому что вакансий не хватало, либо потому, что на них не допускали чужаков, и они вынуждены были соглашаться на менее престижные, низкооплачиваемые должности, а писатели часто превращались в литературных поденщиков. И литераторы, и адвокаты играли решающую роль в предреволюционном процессе: первые строчили памфлеты и пасквили, вторые возглавляли кампанию патриотической партии и выборы депутатов Генеральных Штатов. Признание этого факта не означает возврата к старой теории, согласно которой Революция произошла из-за желания интеллектуалов-неудачников взять реванш. Хотелось бы также подчеркнуть, что круги, особенно резко критикующие власти, порой так остро чувствуют свою обездоленность, что полностью порывают с обществом, которое, как им кажется, повинно в этом несчастье. Им не то что легко смириться с крушением режима, не признающего таланты и не вознаграждающего заслуги, — они жаждут этого крушения.

Интеллектуальные и культурные предпосылки английской революции начала XVII века и французской революции конца XVIII века во многом схожи. Конечно, поскольку речь идет о разных эпохах и разных странах, различия неизбежны, кроме того, во Франции XVIII века от нового порядка ждут не того, чего ждали от нового порядка в Англии XVII века. Однако историческая ситуация в том и другом случае приводит к одинаковому раскладу: разочарование широких кругов образованных людей, недоверие к авторитетам, обвинение в несчастьях общества того, кто осуществляет верховную власть, и питаемая многими надежда на то, что наступит новая эра. Этот комплекс мыслей и чувств, объективных фактов и субъективного восприятия, быть может, является необходимым условием для того, чтобы заронить в умы мысль о революции. Во всяком случае, своеобразные проявления этого комплекса мыслей и чувств четко прослеживаются в стране, которая в 1789 году совершит революцию.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Революция принимает формы, которые на фоне преобразований, происходящих в культуре на протяжении долгого времени и изменяющих поведение и образ мыслей французов эпохи Старого порядка, вовсе не кажутся неизбежными. Первый парадокс: Революция вновь прибегает к широкомасштабному насилию, хотя прошло уже больше ста лет с тех пор, как форпосты «процесса цивилизации» (выражаясь словами Норберта Элиаса) сильно сузили и резко ограничили его применение. Кажется, будто между действиями участников Революции, часто прибегающих к двум видам насилия — стихийному насилию бунтов и узаконенному насилию Террора, — и мирной, спокойной жизнью общества, ставшей возможной благодаря монополии государства на применение силы, пролегает глубокая пропасть.