Культурные истоки французской революции

Несмотря на то, что общественное мнение определяется как концептуальное понятие и выражается не в социологических терминах (а может быть, именно по этой причине), ссылками на него пестрят речи представителей различных сословий — политиков, чиновников, судейских; в течение последних двух-трех десятилетий Старого порядка оно действует как мощное орудие осуждения или узаконения того или иного института. Действительно, общественное мнение укрепляет авторитет всех тех, кто, утверждая, что признает только его приговоры, самим этим заявлением ставит себя в положение глашатая его суждений. Именно благодаря тому, что литераторы как объединенная, просвещенная, суверенная публика задавали тон общественному мнению, они смогли стать, как пишет Токвиль, «самыми влиятельными политиками». Всеобъемлющая по самой своей природе публика должна включать в себя всех людей, но на самом деле не все люди способны к критическому применению разума. Общественное пространство, неподвластное государю, таким образом, не имеет ничего общего с переменчивыми мнениями и слепыми чувствами толпы. Хорошо видно, что публика и народ — не одно и то же, и со времен Мальзерба до эпохи Канта граница между публикой и народом совпадает с границей между теми, кто умеет воспринимать и создавать письменное слово, и теми, кто этого не умеет.

Глава 3. «ПУТЬ КНИГОПЕЧАТАНИЯ». КНИЖНОЕ ДЕЛО И ПОЛЕ ЛИТЕРАТУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Чтобы рассмотреть отношения, которые связывают появление общественного пространства с хождением печатного слова, мы будем исходить из двух текстов, написанных примерно в одно время: во-первых, это «Записки о книгопечатании», составленные в 1758-1759 годах Мальзербом, который был назначен директором Книжного департамента в 1750 году{56}; во-вторых, это «Записка о свободе печати» (начиная с XIX в. она получила известность под названием «Письмо об издании книг», и речь в ней шла о рукописных произведениях), которая была написана Дидро в конце 1763 года по просьбе объединения парижских издателей и, в частности, управляющего делами этого объединения Ле Бретона, бывшего одним из издателей Энциклопедии{57}. Близкие по времени написания, эти тексты близки и по своему предназначению. «Записки» Мальзерба адресованы влиятельному лицу, которое должно было передать их дофину: этим влиятельным лицом, без сомнения, был Гийом де Ламуаньон, родной отец Мальзерба; Ламуаньон с 1750 года был канцлером и отвечал за книгопечатание. Записка Дидро в свой черед была послана от имени объединения книгоиздателей Сартину, который в 1763 году занял место Мальзерба; когда Ламуаньон впал в немилость, Мальзерб оставил пост директора Книжного департамента и посвятил все свое время Высшему податному суду, председателем которого он являлся. Итак, авторы обеих Записок обращаются в то ведомство, куда представляют на рассмотрение проекты реформ и подают жалобы, но ни тот, ни другой не предназначают свои тексты для печати (действительно, «Записки» Мальзерба будут опубликованы только в 1809 г., а «Записка» Дидро — в 1861-м).

Правда, в 1769 году Дидро подумывал о публикации своей «Записки» и собирался включить ее в сборник наряду с другими статьями. В письме к госпоже де Мо он пишет: «Я хотел бы присовокупить к этому отрывок о свободе печати, где я излагаю историю принципов книгопечатания, породившие их обстоятельства, указываю, какие из этих принципов следует сохранить, а какие отменить»{58}. Выражение «свобода печати» (т.е. свобода публиковать любое произведение: книгу, официальный документ или дневник) приходит на ум и Мальзербу, который, критикуя издержки цензуры, замечает: «Они [цензоры] боятся огорчить министров, как будто высокий пост не является достаточным вознаграждением за те мелкие неприятности, которые могла бы им причинить свобода печати» (М., с. 121). Для Мальзерба, как и для Дидро, свобода печати — главное. Оба считают, что она необходима для выяснения истины: «Книги приносят зло; но ум человеческий развивается, и развитие его ведет к всеобщему благу. Бывают ошибки, но в конечном счете истина всегда торжествует» (М., с. 110): «Я не стану спорить, если эти опасные книги [т.е. запрещенные книги] и вправду так опасны, как нас пытаются уверить; если ложь [софизм] рано или поздно не выходит наружу и не подвергается презрению; если истине, которую невозможно задушить и которая, постепенно проникая в умы и почти незаметно завоевывая их, в один прекрасный день одерживает верх над укоренившимися предрассудками и становится всеобщей, действительно грозит опасность» (Д., с. 87).

Кризисы 1750-х годов