Культурные задачи нашего времени

Когда современный интеллигент, или вообще человек, принадлежащий к так называемому «обществу», говорит о культурной жизни, то какие образы проходят в его сознании, конкретизируя для него это широкое понятие? Конечно, те, в которых оно чаще всего воплощается в его обыденной жизни: печатные книги, газеты, музеи с картинами, судебные учреждения, парламентские речи, корректные манеры, крахмальные воротнички, и т. д. Несомненно, что для написания книг, для изучения музеев, для произнесения парламентских речей требуется индивидуальный досуг, а покупка книг и крахмальных воротничков предполагает также индивидуальный достаток. Кроме того, большинству людей свойственно считать себя и себе близких, и вообще свое ограниченное «общество» за истинную соль земли, за творцов или, по крайней мере, носителей и хранителей лучшей и подлинной культуры. Вот объективные основы той теории, которая полагает, что пролетариат может и должен получать культурное воспитание со стороны общества, но отнюдь не способен создавать свою собственную культуру.

Здесь прежде всего бросается в глаза чисто индивидуалистическое понимание творчества. Кто творец книги, картины, здания, закона? Конечно, писатель, живописец, архитектор, государственный человек; кто же еще? Если бы вместо этого писателя был другой, и вместо законодателя тоже, — то была бы написана другая книга, напр., реалистическая вместо идеалистической, и были бы изданы другие законы, положим, прогрессивные вместо реакционных; и жизнь пошла бы иначе. Если бы у Маркса и Энгельса не оказалось свободного времени и необходимых средств, — утопический социализм и теперь продолжал бы господствовать среди передовых рабочих, находя соперника только в чистом трэд-юнионизме, и т. д. Эта чрезвычайно старая концепция берет факты прямо с их поверхности, и замечательным образом совмещает самый грубый «экономический» — можно сказать, финансовый материализм с самым наивным социальным идеализмом: базисом культуры для нее является индивидуальная зажиточность, а направление развития сводится к индивидуально-творческому произволу.

Наша теория позволяет сразу дать двустороннюю оценку таких взглядов — и ту долю практической истины, которая скрывается в «их здравом смысле», и ту долю заблуждения, от которой зависит их столь явная в наше время реакционность. Возьмем для иллюстрации какую-нибудь книгу, и составим вопрос — почему и в какой мере она получает культурное значение?

Ответ, согласно нашей теории, на первый вопрос таков: потому, что она организует общие переживания некоторой коллективности, тем самым организуя и эту коллективность; на второй вопрос: в такой мере, в какой она выполняет эту организующую функцию. Схема одинакова применима и к «Капиталу» Маркса, и к брошюре курского помещика о необходимости приведения китайцев в рабство, причем позволяет легко сравнить также степень объективного значения этих двух продуктов творчества. «Капитал» организует жизненный материал миллионов людей, взятый на протяжении целой экономической формации, стройно связывая вместе с тем самые насущные интересы и заветные стремления этих миллионов людей в живую систему; а труд о «необходимости китаевладения» организует лишь мечты и сожаления о крепостном прошлом, да бездельные хищнические поползновения нескольких тысяч «диких помещиков», допотопных экономических чудовищ, сохранившихся в гигантской беловежской пуще — реакционной России. Коллектив, для сплочения которого служит «Капитал», растет и развивается во всем мире; вместе с ним возрастает и культурное значение «Капитала», пока его идеи способны на деле служить организующей формой для деятельности этого коллектива; группа социальных реликвий, которая может организоваться вокруг лозунга «китаевладения», волею судьбы продолжает таять и вымирать, а ее литература тем самым все более сводится по своей культурной ценности к бесплодно загрязненной бумаге. Тот же способ понимания и оценки может быть применен решительно ко всякому литературному, художественному, философскому произведению, ко всякой норме обычая, права, морали, — ко всякой форме воплощения культурного творчества, индивидуального или массового, сознательного или стихийного.

Я не хотел бы внушить читателю той мысли, что предлагаемый метод легок, что им можно пользоваться, так сказать, автоматически. Совершенно напротив. Когда, напр., на нем будет основана литературная критика, — что неизбежно случится через некоторое время, — тогда задача критиков-публицистов станет, вероятно, сама по себе труднее, чем теперь; только их читатели будут получать более полное и ясное понимание жизненного смысла разбираемых произведений, а кроме того станут разрешимы некоторые загадки относительно причин изменяющегося успеха и распространения различных книг, относительно их влияния на умы, порою очень неожиданного для самих «творцов», и т. под.