Культурный фронт Великой Отечественной войны

В конце августа нарком Потёмкин издаёт приказ для работников просвещения о подготовке школ к началу учебного года как всегда – 1 сентября, принимая в школы детей из семей всех эвакуированных и беженцев. Приказ принимают к исполнению даже в осаждённых врагом городах, переводя занятия в бомбоубежища, а то и – в каменоломни, в подземелья, освещённые коптилками, как в Одессе или в Севастополе.

В неопубликованных воспоминаниях красноярского журналиста, ветерана войны Александра Ждановича есть трогательный рассказ о работе одной из Одесских школ времён обороны города. Журналист оказался там с коллегой Георгием Ковалёвым: «Школа, к которой мы добрались бросками и перебежками, не имела в окнах ни одного стекла, все двери были сорваны с петель, по бывшим классам бесшабашно носился ветер. Швырял какие-то старые тетрадки, обрывки плакатов и диаграмм.

Занятия проводились в подвале. Здесь всё время горел тускловатый электросвет, пахло сыростью, в углах притаилась серовато-зелёная плесень, но на влажных стенах было всё, как положено: висели расписания уроков, свежий номер стенгазеты «Школьная жизнь», самодельный плакат: «Кто впереди?», на котором 7 «А» мчался на самолёте, а 5 «А» полз на черепахе.

Появилась очень строгая седенькая старушка с непомерно большим звонком и стала ритмично махать им – загремел школьный звонок. Кончилась перемена, начинался третий урок.

Узнав, кто мы, строгая старушка вполне серьёзно отрекомендовалась:

– Вера Митрофановна, директор школы, по совместительству – главная техничка. Могу посоветовать посетить урок словесницы Марии Ивановны. Сейчас у неё в девятом – Чехов, «Вишнёвый сад».

Спустя несколько минут мы с Ковалёвым уже сидели на одной парте в предпоследнем ряду. Учеников в девятом было негусто – одиннадцать мальчиков и девочек. У столика – Мария Ивановна. Очень быстро мы с Ковалёвым убедились, что Мария Ивановна, несмотря на свой слишком обычный вид, принадлежит к тем людям, которых нельзя не слушать, когда они читают или говорят, на них нельзя не смотреть, им нельзя не верить. И это происходит не потому, что они обладают какими-то исключительными ораторскими способностями, а потому что их мысли беспредельно честны, они беспредельно убеждены в высокой правде произносимых ими слов.

И я, и Ковалёв, и все одиннадцать девятиклассников не отрывая глаз от просветлённого лица Марии Ивановны, слушали трепет и мудрость, горечь и силу чеховского «Вишнёвого сада».

Где-то совсем близко, наверное, на соседней улице падали тяжёлые бомбы. Даже по толстым подвальным стенам школы пробегала неприятная, лихорадочная дрожь. С потолка на открытые тетради с тихим шорохом сыпалась не то глина, не то штукатурка. Мальчики и девочки, не открывая глаз от учительницы, очень привычно, почти машинально смахивали эту штукатурку. Урок продолжался.

И вдруг приподнялось одеяло, заменявшее тут дверь, и Вера Митрофановна почему-то слишком робко сказала:

Прошу Вас, Мария Ивановна, и военных корреспондентов выйти на несколько минут.

Мы вышли втроём.

– Мария Ивановна, крепитесь, – почти шёпотом произнесла директор, – я знаю, вы мужественная женщина… Сейчас прибежала Петровна и сказала, что бомбили Вашу улицу… И понимаете… прямое попадание в Ваш домик. В общем, вроде, всё уничтожено. Скажите, там кто-нибудь был?

– Книги… Фотографии… И моя юность, – медленно ответила Мария Ивановна, смотря куда-то мимо нас, а потом с чуть заметной тревогой спросила:

– А садик?

– Всё горит, – глухо ответила Вера Митрофановна, и тут же добавила, – я сейчас скажу детям, что урок отменяется.

– Урок не отменяется, – очень тихо, но решительно, сделав ударение на «не», проговорила учительница и вместе с нами вошла в класс.

– Итак, мы закончили тему, – сказала она подчёркнуто буднично, – к сожалению, в нашей программе нет ещё одной прекрасной пьесы Чехова – «Три сестры». Но, помните, я рекомендовала вам почитать. Кто это сделал?

Поднялись одиннадцать рук.

– Хорошо. А кто сейчас может прочитать тот монолог или ту сцену, которая на него произвела особенное впечатление?

Снова взметнулось одиннадцать рук.

– Отлично. Саша Шинкаренко, мы слушаем тебя.

Угловатый паренёк в очках встал и убеждённо заявил:

– Больше всего мне понравился образ Ирины. А прочитаю я только вот эти слова. В них для меня главное, – и, открыв книгу, он прочитал: «Придёт время, все узнают зачем всё это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить… Надо работать, только работать…»

Звонок возвестил о том, что урок окончен.

…Потом мы с Ковалёвым снова перебежками и бросками добирались в редакцию и, хватая меня за рукав гимнастёрки, он говорил:

– Ты только подумай, какая сила! Кончится война, я обязательно напишу роман и об этой школе, и об этой учительнице, и об этих ребятах. Теперь это будет моей мечтой.

Георгию Ковалёву не суждено было осуществить свою мечту. А я романов писать не умею…»[9]