Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве

Подобное уже случалось у образованных русских в начале XIX столетия, после выхода 12-томной «Истории государства Российского» Николая Карамзина. «Оказывается, у меня есть Отечество!» — восторженное высказывание Федора Толстого.

Показательно, что при всем при том в девяностые и нулевые традиция русской исторической прозы (и прежде всего романистики) практически прервалась. Здесь мне, наверное, возразят — а как же «Золото бунта» Алексея Иванова (и его «Летоисчисление от Иоанна», конечно)? Трилогия Дмитрия Быкова «Оправдание» — «Орфография» — «Остромов»? А «Каменный мост» Александра Терехова? Или тот же Юзефович?

Однако, на мой взгляд, указанные сочинения проходят немного по другому ведомству — историко-социальной метафизики (пардон за крайне условный термин). Интересен также случай писателя Михаила Веллера, но его в соавторстве с Андреем Буровским «Гражданская история безумной войны» — не проза, а скорее научпоп, к тому же испорченный журналистским пафосом поверхностной сенсационности.

Но вернемся к глянцу, ТВ и кинематографу, которые — если брать магистральное направление, — не отличаясь художественностью и не блеща анализом, все же сделали большое дело, вернув историю в контекст общественных настроений и состояний. А значит, призвали, вольно или невольно, к вечному соблазну параллелей, сближений и сопоставлений.

Философема о цикличности русской истории (которую наиболее подробно разрабатывает в романах и колумнистике Дмитрий Быков) становится популярным трендом — ответы на проклятые вопросы современности общество пытается найти в прошлом. Забывая, что вопросы эти вечные, в чем и заключается их проклятие.

* * *

Общее место околоельцинской мемуаристики — сравнение Бориса Николаевича с классическим русским царем. Как правило, без всякой конкретизации — царь и царь. Что отсылает не к истории, а к фольклору, сказке, анекдоту.

Или к известному эпизоду из гоголевской «Женитьбы», составлению фоторобота: половинчатый либерализм от Александра II, взбалмошность и сумасбродство от Павла I, пьянство от Александра III, своеобразный гуманизм от Елизаветы Петровны (она отменила смертную казнь, заменив ее отрезыванием языка, и окраины империи наполнили толпы безъязыких людей), весьма относительная (после выборов 1996 года) легитимность — от первых Романовых, Михаила и Алексея, равно как от безусловной узурпаторши Екатерины, личный произвол в подборе преемника — от Петра (правда, Ельцин его, в отличие от Петра Алексеевича, осуществил).

Если по справедливости, Ельцин куда больше напоминает не царя, а князя. Какого-нибудь крупного феодала Киевской Руси, ради удержания власти готового к использованию любых средств, способного поступиться и территориями, и репутацией, и самым ближним окружением.

В последнее десятилетие это стало распространенным видом медийного (а теперь и сетевого) спорта: путинское время и, естественно, самого Владимира Путина сравнивают с самыми разными эпохами и личностями российской истории, но тут конкретики куда больше при почти полном отсутствии фольклорности — что добавляет к характеристике обоих президентов занятные штрихи.

Другое дело, что искатели аналогий часто поверхностны и попадают в молоко. Правило газетной сенсационности заставляет выдергивать — за волосы, бороды, усы, парики — фигуры не так схожие, как максимально яркие.

Кроме того (и для нашей темы это важнее), заметен принцип зависимости от контекста — масскульт услужливо подбрасывает тему, выдав определенный исторический видеоряд, — и начинаются спекуляции. Возникает бессмысленный спор о первичности яйца и курицы. Нелепые сравнения Путина со Сталиным (в части запретительной и даже репрессивной практики, а подчас имперских настроений) — следствие истерических либеральных страхов? Или бесконечной телевизионной (плюс Никита Михалков) сталинианы — разнополюсной, но всегда аляповатой?

(Кстати, не стоит приуменьшать зависимость интеллектуального мейнстрима от влияния «центрального ТВ». В новогодние каникулы 2012 года — да-да, после декабрьских протестных акций, которые вроде бы позволили нашему образованному классу кичливо провозгласить собственную гордость и особость, — я много слушал «Эхо Москвы». В фоновом режиме. Понятно, что во время вакаций обсуждать особо нечего, поэтому просвитывали до дырок новогодний телевизор. Поражала не столько ярость и оголтелость, сколько вовлеченность и слушателей, и ведущих, в процессы голубого, во многих смыслах, экрана. О борях моисеевых, максимах галкиных и вовсе неведомых мне персонажах говорилось, как о близких родственниках. Хотел сказать «непутевых», но нет — родственниках, которые сначала злостно обокрали «эховскую» тусовку, присвоив общее наследство, а потом промотали его с особым цинизмом… Простая мысль о том, что можно просто не смотреть и не включать, слушателям в голову как-то не приходила. Ведущим приходила, и они советовали так и поступить, впрочем, без особого энтузиазма).