Культурология. Дайджест №1 / 2018

С другой стороны, в европейской интеллектуальной традиции, а именно она является предметом исследования Макинтайра, первые попытки теоретической рефлексии и обоснования морали связываются с Античностью (где произошла эмансипация этических знаний). Недаром же обе эти категории (мораль и этика) принято возводить к греко-римскому миру. Но, по Макинтайру, даже это неоправданно удревляет то понятие о морали, которым мы оперируем сегодня. Близкое нам представление о морали, полагает он, возникло относительно недавно. Понятие морали смело можно отнести к категориям ложноклассическим. «В латинском языке, как и в греческом, нет слова, которое было бы правильно перевести нашим “мораль”» (7, с. 56).

Хотя термин «мораль» (moral) и является преемником латинских mos, mores, хотя чисто лингвистически это понятие произведено от «moralis», но все эти латинские понятия слишком далеки от такой современной категории, как «мораль». Латинское mores означает просто «обычаи» и «нравы», так же как и греческое (в форме pluralis'а). Ближайший предшественник существительного «мораль» – форма прилагательного – «moralis». Можно считать, что это слово изобрел Цицерон. В трактате «О судьбе» он использовал moralis для перевода греч. «ethikos» как «имеющего отношение к характеру». Но, как и «ethikos», «moralis» означает у него лишь то, что «относится к характеру», причем понятому как множество предрасположений к определенному поведению (7, с. 56).

В новоевропейских языках существительное «мораль» произведено от прилагательного «моральный». Значение этого существительного в литературных пассажах – «практический урок», «жизненное наставление» («полезное извлечение»). И то, что в нашей «морали» связано с представлением о ней как о чем-то практическом, полагает Макинтайр, гораздо ближе к латинскому значению. Только в XVIII столетии понятие морали приближается к универсальному нормативному значению, разделяемому большинством из нас теперь. Но характерно, что перед этой нормативной универсализацией оно переживает радикальное сужение, вплоть до того, что преимущественно использовалось лишь в отношении сексуального поведения, откуда появились такие выразительные характеристики сексуальной распущенности как аморальное поведение или просто – быть аморальным (7, с. 57).

В отношении того, о чем говорит здесь Макинтайр, можно провести следующую аналогию: когда в университетском курсе философии заходит речь о практической философии Канта, нам поясняют, что «практическое» у Канта является синонимом «нравственного»10. Преподаватели философии нередко пользуются этим примером, чтобы показать уязвимую узость «практического» в понимании Канта (в сравнении с современным его значением). Вместе с тем столь характерное сближение морального и практического следовало бы использовать скорее для того, чтобы показать широкое и, так сказать, неспецифически моральное, понимание самой «морали». Понятие «моральной добродетели» появляется в значении «практической добродетели», и оно до недавнего времени не означало ничего более.

По Макинтайру, эпоха, когда мораль стала названием той конкретной сферы, в которой правилам поведения, не являющимся ни теологическими, ни правовыми, ни эстетическими, позволено было занять собственное культурное пространство, охватывает примерно два столетия, с середины XVII вплоть до начала или середины XIX в. Это время, когда различение морали и теологии, этики и права, этического и эстетического пробивало себе дорогу, пока не стало, наконец, общепринятой доктриной. В истории моральной философии этот период отмечен грандиозными попытками независимого (от других сфер) рационального обоснования морали (Д. Юм, А. Смит, И. Кант, в этот список Макинтайр включает и Кьеркегора, поставившего проблему выбора эстетического или этического принципов жизни).

И все-таки, согласно нашему автору, новоевропейский проект рационального обоснования морали «решительно провалился» (7, с. 72). Его неудача была предрешена кризисом телеологического способа мышления как такового. Раньше представление о человеке необходимо включало в себя представление о его предназначении (а последнее, в свою очередь, диктовалось теми социальными ролями, в которых всякий раз выступал тот или иной человек). Новоевропейские попытки рационального обоснования морали XVII–XVIII вв. сопровождались (и инициировались) отказом от телеологического воззрения. Представление о предназначении человека, полагает Макинтайр, не включалось более в состав теории изначально, вместо этого оно должно было быть выведено из нее путем рациональных обоснований