Культурология и глобальные вызовы современности

В этом контексте мы просто обязаны вспомнить об исторически сложившихся высоких идеалах и гуманистических принципах западноевропейской и российской педагогики с императивом воспитания сердца над образованием ума (Гуго Сен-Викторский, Ян Амос Коменский, Пирогов, Лобачевский, Ушинский, Сухомлинский, Гессен и др.). «Мы смело высказываем убеждение, что влияние нравственное составляет главную задачу воспитания, гораздо более важную, чем развитие ума» (К. Д. Ушинский). Как актуальны на наш взгляд, именно сейчас, и мысли Сухомлинского о культуре желаний применительно к потреблению материальных благ! Однако оппоненты нередко здесь говорят о том, что речь идет скорее о дошкольном или, в крайнем случае, о школьном образовании и воспитании. И с этим можно было бы согласиться, если не вспомнить А. Экзюпери: «Взрослые это те же дети, только они об этом забыли»… Настало время, развивая идеи А. Маслоу, К. Роджерса и Э. Маркаряна [213] , говорить об образовании не только ума, но и сердца – образовании под знаком смысла жизни. Так, не пришло ли и время для составления нравственного кодекса исследователя природы? Не удивительно ли, что моральные принципы для врачей, были заложены еще в клятве Гиппократа? А что же мы, физики, химики, биологи? Не пришла ли нам пора говорить об изменении климата и опустынивании земли, по причине опустынивании наших душ? – Если нет, то вне зависимости от нашего желания нам придется говорить о выпускниках университетов, как о новых «образованных», высокий профессионализм которых, в сочетании с духовным вакуумом и порождает глобальные проблемы нашей цивилизации. Все более трагическое звучание приобретает высказывание Экклезиаста: «Во многом знании много печали»… Быть может, знание причин и наложило обет молчания на пифагорейцев? Как актуальна попытка, хотя бы частично понять: Ну, почему «во многом знании много печали»? – Не потому ли, что, приобретая знание, как собственность, мы превращаем его в разменный товар? Мы забываем, что душа, страдая «клаустрофобией», бежит от тлена. И если мы не понимаем, что «бедность заключается не в уменьшении имущества, а в увеличении ненасытности» (Платон), то мы имеем в обществе потребления духовный суицид. Следуя Фрейду, нельзя, забывать, что человеку присущи, как инстинкт самосохранения (Эрос), так и инстинкт самоуничтожения (Танатос). И если один человек, потеряв смысл своего существования, может покончить с собой, то подобное может случиться и со всем человечеством. Не в этом ли корни глобального духовного кризиса нашей цивилизации?

Почему «во многом знании много печали»? – Не потому ли, что в поиске смысла жизни – испытание временем, а время для души всегда чужое. И мы задумываемся над смыслом жизни, когда перестаем ей радоваться. Мы задумываемся над смыслом жизни, не ранее, чем осознаем ее конечность. Мы задумываемся над смыслом жизни, обретая прошлое, или испытав потери. Наконец, мы задумываемся над смыслом жизни, когда жизнь переходит в зал ожидания…

Черновика нашей жизни не существует. В смысле жизни – очарование тайны. Поэтому скажем весьма осторожно о принципе тождества смысла жизни и смысла творчества. Смысл жизни – в искусстве, или одухотворении, в обретении мудрости, или в смирении разума, в творчестве, или в мужестве неравного поединка со временем. Время – незрячее. Смысл жизни в ее безрассудстве, или в вере, в любви, или в жертвенности, в преодолении отчаяния, или в надежде… Познание освещается под знаком смысла жизни. «Где нет любви, там нет и истины» (Л. Фейербах).